Свобода - Джонатан Франзен

На следующий день он рассказал Конни о ссоре с отцом; она не стала уточнять, но перешла сразу к делу и сказала Джоуи, что очень сожалеет. Конни снова начала работать официанткой и, казалось, была готова прождать все лето, чтобы встретиться с ним вновь. Кенни Бартлс обещал дать ему в конце августа две недели оплачиваемого отпуска, если до тех пор он согласится работать по выходным. Джоуи не хотел, чтобы Конни была рядом и усложняла ситуацию в том случае, если Дженна приедет в Вашингтон; он сомневался, что ему удастся на один, два, а то и три вечера ускользнуть из дома, не соврав при этом Конни, а откровенную ложь он старался сводить к минимуму.

Спокойствие, с которым Конни приняла отсрочку, Джоуи списал на действие таблеток. Но однажды вечером, во время обычного телефонного разговора — Джоуи попивал пиво, сидя дома, — Конни вдруг замолчала надолго, а потом сказала: «Малыш, я хочу кое-что тебе рассказать». Сначала она сообщила, что перестала принимать таблетки. А потом добавила, что сделала это, поскольку спала с менеджером ресторана и отсутствие оргазма ей надоело. Конни созналась с необычным хладнокровием, как будто говорила о другом человеке — о какой-то девушке, чьи поступки были достойны сожаления, но тем не менее вполне понятны. У менеджера, по ее словам, были жена и двое детей-подростков.

— Я подумала, что ты должен знать, — сказала Конни. — Я прекращу, если захочешь.

Джоуи дрожал. Буквально трясся. Дверь, которая, по его мнению, была надежно заперта, оказалась широко распахнутой. Дверь, в которую он мог спастись бегством.

— А ты сама хочешь с ним порвать? — спросил он.

— Не знаю, — ответила она. — Мне, в общем, нравится, но только из-за секса. Я ничего к нему не чувствую. Я люблю только тебя.

— О господи. Мне надо подумать.

— Я знаю, что поступила очень плохо, Джоуи. Нужно было рассказать тебе сразу, как только это случилось. Но сначала… просто было приятно, что кто-то мной заинтересовался. Ты помнишь, сколько раз мы с тобой занимались любовью с прошлого октября?

— Да.

— Два раза. А если считать то время, когда я была больна, то ни одного. Это неправильно.

— Знаю.

— Мы любим друг друга, но совсем не видимся. Разве ты не скучаешь?

— Скучаю.

— Ты спишь с другими женщинами? Это тебе помогает?

— Да. Несколько раз я спал с другими. Но не более чем по разу с каждой.

— Я не сомневалась, что ты с кем-то спал, но не хотела спрашивать. Не хотела, чтоб ты чувствовал себя на привязи. Но сама я изменила не поэтому. Я переспала с другим, потому что мне одиноко. Очень одиноко, Джоуи. Я умираю от тоски. Я одинока, потому что люблю тебя, а ты далеко. Я занималась сексом с другим, потому что люблю тебя. Конечно, это звучит дико и мерзко, но я не вру.

— Я верю, — сказал Джоуи. Он действительно верил. Но боль, которую он испытывал, как будто не имела ничего общего ни с его верой, ни с ее словами. Сама мысль о том, что милая, ласковая Конни переспала с каким-то пожилым уродом — о том, что она неоднократно снимала джинсы и расставляла ноги для другого мужчины, — облеклась в слова лишь на то время, какое понадобилось ей, чтобы об этом сказать, а ему — выслушать. Затем эта мысль просто поселилась в нем, вне досягаемости для слов, как будто он проглотил что-то острое. Джоуи, разумеется, понимал, что Конни, скорее всего, думает о своем сволочном менеджере не больше, чем сам он думает о тех девушках — как правило, подвыпивших или вдребезги пьяных, — в чьих надушенных постелях он оказывался в минувшем году, но рассуждения о причинах не могли утишить боль. Все равно что кричать «стой!» несущемуся автобусу. Боль была невероятная. Но в то же время в ней было что-то до жути приятное и тонизирующее, напоминающее Джоуи о том, что он живой. И о том, что в мире он не один.

— Скажи что-нибудь, малыш, — попросила Конни.

— Когда у вас с ним началось?

— Не помню… месяца три назад.

— Почему бы тебе не продолжить в том же духе, — сказал Джоуи. — Давай заведи от него ребенка. Посмотрим, что он тогда запоет.

Он самым подлым образом намекнул на Кэрол, но в ответ Конни с подкупающей искренностью спросила:

— Ты бы именно этого и хотел?

— Не знаю, чего я хочу.

— Но я-то не хочу. Я мечтаю быть с тобой.

— Ну да. И поэтому ты три месяца трахаешься с другим.

От этих слов всякая девушка должна была бы заплакать и попросить прощения — или, наоборот, ответить резкостью, — но Конни не была обычным человеком.

— Да, — сказала она. — Ты прав. Я должна была рассказать тебе, как только это случилось в первый раз, а затем прекратить. Но мне показалось, что согрешить дважды немногим хуже, чем единожды. Ну и так далее — в третий раз, в четвертый… А потом я решила бросить таблетки, потому что глупо заниматься сексом, когда ничего не чувствуешь. Ну и вроде как начала счет сначала.

— Теперь к тебе вернулись ощущения, и это прекрасно.

— Да, так лучше. Ты — единственный, кого я люблю, но по крайней мере нервы у меня ожили.

— Тогда зачем ты сейчас призналась? Почему не подождала еще месяц? Четыре месяца — немногим хуже, чем три.

— На самом деле я и хотела подождать четыре месяца, — ответила Конни. — Я подумала, что расскажу тебе, когда приеду, и мы вместе придумаем, как сделать так, чтобы чаще встречаться, чтобы больше не изменять друг другу. Я до сих пор этого хочу. Но вчера у меня снова начались неприятные мысли, и я решила, что лучше рассказать сейчас.

— У тебя депрессия? Доктор знает, что ты перестала пить таблетки?

— Знает. А Кэрол — нет. Она, кажется, уверена, что лекарства помогут нам наладить отношения. Она думает, таблетки решат проблему раз и навсегда. Каждый вечер я беру из пузырька одну таблетку и прячу в шкаф. На тот случай, если Кэрол пересчитывает их, когда я на работе.

— Может быть, лучше их все-таки принимать?

— Я так и сделаю, если мы еще долго не увидимся. Но на тот случай, если мы встретимся, я хочу все чувствовать. Сомневаюсь, что таблетки мне понадобятся, если мы будем видеться чаще. Я понимаю, что это звучит как угроза, но на самом деле я не пытаюсь на тебя повлиять. Сам решай, встречаться со мной или нет. Я понимаю, что поступила плохо.

— Ты сожалеешь?

— Наверное, я должна бы сказать «да», но, честное слово, не знаю. А ты сожалеешь, что спал с другими?

— Нет. Не особенно.

— И я тоже, малыш. Точь-в-точь как ты. Надеюсь, ты будешь об этом помнить и позволишь мне увидеться с тобой.

Признание Конни был последним — и лучшим — шансом получить свободу, сохранив чистую совесть. Он мог бы с легкостью бросить ее, если бы достаточно разозлился. Положив трубку, Джоуи выпил бутылку виски, от которого обычно держался подальше, а потом отправился бродить по тусклым улицам квартала, наслаждаясь нестерпимой летней жарой и дружным ревом кондиционеров. В кармане брюк у него лежали монетки, которые он начал, по две-три штуки за раз, бросать наземь. Джоуи расшвырял их все, пенни своей невинности, четвертаки независимости. Он хотел освободиться. Освободиться. Ему некому было рассказать о своей боли — уж точно не родителям, но и не Джонатану, из опасения, что тот станет хуже думать о Конни. И уж конечно не Дженне, которая не понимает, что такое любовь. И не друзьям по университету — они все как один считали девушек преградой на пути к удовольствиям, которым были намерены предаваться в течение следующих десяти лет. Джоуи был совершенно один — и сам не понимал, как до этого дошло. Каким образом проблема по имени Конни сделалась центром его жизни? Он сходил с ума оттого, что так подробно чувствовал то же, что чувствовала она, оттого, что слишком хорошо ее понимал — и не мог вообразить ее жизни без него. Каждый раз, когда представлялась возможность порвать с ней, весь эгоизм Джоуи куда-то девался. Сознание словно переключалось на другой механизм, другую логику — и Джоуи начинал думать за них обоих.