Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

Он прицелился во впадину на лбу слона, как раз между глаз. Раздался выстрел, и передние ноги слона подкосились. Мозг, укрытый за стенкой черепа, лопнул, как перезрелый помидор.

Шон попытался отскочить в сторону, но огромная туша обрушилась на него: одна нога животного ударом подцепила его и отбросила в сторону, животом на траву.

Он лежал и не шевелился. Ему было очень плохо, сердце едва трепыхалось в теплых и липких лапах страха.

Через некоторое время он сел и посмотрел на слона. Один из бивней отломился чуть не у основания.

Подошел Ян Пауль. Он тяжело дышал – видимо, бежал, торопился. Остановился перед слоном, потрогал рану на лбу и вытер о рубашку пальцы.

– Ты как, в порядке, дружище?

Он протянул Шону руку и помог встать на ноги. Потом поднял его шляпу и как следует выбил из нее пыль, прежде чем вручить Шону.

В уютном уголке, ограниченном с трех сторон животом и раскинутыми ногами убитого слона, они устроили ночевку.

Выпили кофе. Шон сидел между отцом и сыном Леру, спиной прислонившись к животу слона с его грубой кожей. Силуэты деревьев на фоне ночного неба дополнялись очертаниями стервятников, уже собравшихся на пир; во мраке ночи раздавался злобный хохот гиены, от которого мурашки бежали по спине. Знатное они устроили пиршество для тех, кто питается падалью. Говорили мало – слишком устали, но Шон чувствовал, что люди, сидящие рядом с ним, испытывают к нему глубокое чувство благодарности.

– Спасибо тебе, kerel, – хрипло сказал Ян Пауль, заворачиваясь в одеяло.

– Когда-нибудь, может, и ты для меня сделаешь то же самое, – отозвался Шон.

– Надеюсь, ja, очень надеюсь.

Настало утро.

– Чтобы вырезать все бивни, понадобится дня три или даже четыре, – сказал Упа, когда все проснулись, и посмотрел на небо. – Что-то не нравятся мне эти тучки. Кому-то придется сгонять в лагерь, прислать побольше людей и фургоны пригнать – не на руках же тащить эту прорву слоновой кости.

– Я поеду, – сказал Шон и быстро встал.

– Вообще-то, я сам хотел съездить…

Но Шон уже звал Мбежане седлать лошадь, и Упа не смог перечить ему, особенно после того, что случилось вчера.

– Скажи Уме, чтобы переправляла фургоны через реку, – уступил он. – Не хватало остаться на этой стороне, когда разольется река. Надеюсь, ты не против помочь ей.

– Нет, конечно, – бодро заверил его Шон. – Совсем даже не против.

После вчерашней охоты лошадь еще не совсем отдохнула, и прошло часа три, пока Шон добрался до реки. Он привязал ее на высоком берегу, а сам спустился к одному из прудков. Раздевшись, залез в воду. Набрав полные горсти грубого песка, принялся скрести тело. Наконец закончил и, выбравшись, стал вытирать тело рубахой, и кожа его при этом скрипела. Он сел на лошадь и поехал вдоль берега – искушение погнать ее вскачь было почти непереносимо. Он даже засмеялся, подумав об этом.

– Поле почти свободно, хотя… не удивлюсь, если подозрительный старикашка-голландец отправится следом за мной.

Он снова засмеялся, вспомнив, какие зеленые у нее глаза – как crème-de-menthe[43] в хрустальном бокале. Вспомнил и очертания ее юной груди. Мышцы ног напряглись, колени невольно сжали бока лошади, и она в ответ прибавила ходу.

– Ладно. Беги, если так захотелось, – подбодрил ее Шон. – Я, конечно, не настаиваю, но буду благодарен.

Сначала он заехал в свой лагерь и сменил пропахшую потом рубаху на свежую, кожаные бриджи – на ситцевые, а вместо обшарпанных сапог надел начищенные до блеска сапожки из мягкой кожи. Солью почистил зубы, продрал расческу через волосы на голове и бороде. Заглянул в зеркало и, увидев, что урон, нанесенный дракой, почти исчез, подмигнул отражению:

– Ну разве может она устоять перед тобой?

Еще раз покруче закрутил усы, выбрался из фургона и тут же заметил, что его беспокоит какое-то очень неприятное чувство. По дороге к лагерю Леру он все думал об этом и пришел к выводу, что такое же точно чувство он испытывал, когда отец, Уайт Кортни, вызывал его к себе в кабинет, чтобы наказать за мальчишеские проказы.

– Странно, – бормотал он. – С чего бы это вдруг?

Уверенность в себе его несколько подзавяла, и он остановился.

– Хотел бы я знать, пахнет у меня изо рта или нет. Нет, надо вернуться, пожевать гвоздики.

Он повернул обратно, и ему стало легче, но тут он понял, что просто трусит, и снова остановился.

– Возьми себя в руки. Это всего лишь девчонка, маленькая необразованная голландская девчонка. А у тебя было полно женщин, которые гораздо лучше ее.

– Назови хотя бы двух, – выпалил он в ответ самому себе.

– Ну, у меня была… Ох, да заткнись ты, черт побери.

И он снова решительным шагом двинулся к лагерю семейства Леру.

Она сидела на табуретке в кольце фургонов и, наклонившись вперед, сушила на солнышке только что вымытые волосы: закрывая лицо, они свисали чуть не до самой земли. Одновременно она расчесывалась, и с каждым движением руки волосы прыгали вверх как живые, и солнечные лучи зажигали между ними красные искорки. Шону очень захотелось потрогать их, набрать из этого водопада волос полные пригоршни и вдыхать этот запах – ее волосы должны пахнуть теплом и чуть-чуть молоком, как шерсть недавно родившегося щенка. Он тихо подошел к ней, но не успел протянуть руку, как она обеими руками откинула светящуюся груду волос через плечи назад и навстречу ему вспыхнули два зеленых глаза.

– Нет, нет! – отчаянно воскликнула Катрина. – Не смотрите на меня, я не причесана!

Зашуршал вихрь юбок, табуретка отлетела в сторону, и она скрылась в своем фургоне. Оказавшись в дурацком положении, Шон озадаченно почесал нос.

– А почему вы так рано вернулись, минхеер? – спросила она через брезент фургона. – Где остальные? Не случилось ли чего?

– Нет, с ними все хорошо. Я приехал за фургонами, чтобы перевозить слоновую кость.

– А-а-а, ну это хорошо.

Шон старался понять интонацию ее голоса: хорошо, что с ними все хорошо, или хорошо, что он приехал? Пока, кажется, все говорит в его пользу, ее смущение при виде его не сулит ничего плохого.

– Что произошло? – раздался громкий вопль от другого фургона. – А где Упа? Только не говорите, что с ним что-то случилось!

Фургон страшно закачался, и из него высунулось заспанное розовое лицо Умы. Едва Шон услышал ее голос, как обретенная было уверенность в себе исчезла без следа.

– Ох, чувствовало мое сердце, что-нибудь обязательно случится! – запричитала она. – Не надо было его отпускать!

– А Пауль? Где Ян Пауль? Я должна немедленно ехать к нему. Где он? – Генриетта выскочила из-за фургонов, где горели костры и готовился завтрак.