Златоуст и Златоустка - Николай Гайдук

Фонтан, похожий на плакучую русскую берёзу, неожиданно завял – водяная берёза рухнула, как подрубленная: на ночь воду отключали. Старик поднялся с лавочки, обошёл пустой фонтан по кругу, увидел мокрую монету, блестящую на дне. Зоркие глаза Черновика разглядели странный символ на монете. «Кошмар! – изумился. – У них даже деньги свои! Это люциферма, не иначе. Неспроста в особняке встречаются все основные сатанинские символы: перевёрнутый крест, козлиная морда, пятиконечная звезда, шестиконечная. И даже на деньгах… Только что им надо от меня? – недоумевал Азбуковедыч. – Хотят, чтоб я устроил обряд красноровавой магии? Так это запросто!»

Он развёл руками, воображая себя великим магом, способным творить мировые пожары. И под руками его заполыхали облака и воды. Красно-кровавая магия морского заката расплескалась на многие мили, изумляя рыбаков и моряков. Просто дух захватывало от такой картины: красно-кровавые краски, разливаясь на горизонте, достали брызгами до черепичной крыши особняка – словно шкура дракона укрывала люциферму. И стекла засверкали киноварью. Так засверкали, будто за стеклами находилась пыточная камера, или там что-то горело, малиново-оранжевыми тугими клубками расплавлялось и текло по стёклам.

Жутковато стало от такого жаркого обряда. И великий маг снова руками развёл, как разводит дирижёр, заканчивая симфонию, обрывая звучание многих инструментов. И тут же, повинуясь магическому жесту, солнце в тучу закатилось. Море поблекло, померкло. И небеса над морем-океаном медленно стали темнеть. Воздух на западе стал голубым, чуть зазеленившимся. Прохлада поползла по траве. Росинки округлились, точно бусы, наколотые на иглы стебельков.

Среди кустов замаячила фигура охранника в чёрном костюме – он постоянно был неподалёку.

– Вам пора, – деликатно, но твёрдо напомнил охранник.

Старик вернулся в комнату, где решетки на окнах напоминали ажурные занавески.

– Позови сюда старшего, – не попросил, а приказал старик охраннику. – И поживей. Пока я тебя не уволил.

Разговаривая с каким-то «старшим», старик с удивлением осознал, что вскоре ему предстоит увидеть самого Короля Мистимира, который в данное время занят, но завтра освободится и тогда Старик-Черновик сможет не только лицезреть короля бульварного романа – сможет помогать ему в работе на благо мировой литературы.

– Старшина! Ты сам-то хоть понял, чего ты наплёл? – возмутился Абра-Кадабрыч. – Чего ты кашу в лапти обуваешь? Пномпень. Иди отсюда, а то я заставлю тебя пятки на ночь почесать старику на благо мировой макулатуры.

5

Король Мистимир представлялся ему – самодовольным, сытым; живёт в палатах, где всё кругом сверкает банальным золотом и сияет пресловутым серебром; Король, ни в чём не знающий отказа, только мизинцем шевельнёт, как тут же исполняется любое желание. Такого Короля, рождённого своей фантазией, Старик-Черновик возненавидел. Такому Королю старик даже руку не подаст – руку эту пожимали и Пушкин, и Достоевский.

Так он думал, так себя накручивал. И вдруг – ошеломительный поворот в сюжете. Старик чего угодно ожидал, только ни этого. Ну кто бы мог подумать, что он увидит человека, которого в первую очередь нужно будет просто пожалеть.

Это был несчастный, сам себе не принадлежащий человек. Это был почти безумец, одержимый творческой работой. Безумец, находящийся в каком-то сыром подвале. Мало того, король бульварного романа сидел на цепи: боялись, что улетит. Господи! И это был Король, на котором издательский дом господина Бесцели сколотил астрономическое состояние. Этот бедняга, сидя на цепи, и денно и нощно строчил детективы, триллеры, боевики, получая взамен одну только тюремную баланду. И одежонка была на нём – почти арестантская. Правда, лоб не забрили ему, как безнадёжному каторжнику; тут как раз наоборот – волосяного бурелома хоть отбавляй. У него была, можно сказать, причёска Шатобриана, что в переводе на русский язык означает: «Я упала с сеновала». Такое буйство на голове – только граблями можно расчесать.

В первые минуты Абрам Арапыч просто-напросто отказывался верить, что перед ним тот самый Король, которому старик хотел в глаза наплевать. Чувство сострадания, чувство отчаянья перехватили горло старика. Он подошёл поближе, присмотрелся. Какие-то черты лица показались немного знакомыми, но в общем и целом – точно другой человек. Теперь понятно было, почему этого беднягу-короля не хотели никому показывать.

Старик переживал, страдал, глядя на этого несчастного, а Король, восседающий за письменным столом, кажется, даже и не узнал, кто перед ним. На несколько мгновений отвлечённый скрипом двери, Король повернулся, затуманенным взором скользнул по лицу старика и снова что-то строчил и строчил; ему нужно было успеть выполнить норму по строчкам, иначе можно снова остаться без еды.

Брезгливо осматривая сырой каземат, дощатый стол и грубый железный табурет, привинченный к полу, старик с трудом сдержался от матерщины. Старик понимал, что нельзя опускаться до языка вот этих поросят, которые находятся рядом. А так хотелось душу отвести.

– Короля играет свинство, – проворчал Абра-Кадабрыч, выходя за порог так называемого кабинета.

Свинство, окружавшее старика, не только не обиделось, но даже как-то согласно и подобострастно закивало головами, похожими на тыквы, в которых проделаны дырки для глаз, для рта и ушей. И поведение свиты старика уже не удивляло; он уже знал, что у него имеется «иммунитет неприкосновенности»; сам хозяин приказал отыскать Оруженосца и привезти, потому что Король Мистимир может превратиться в простую пешку, если рядом не будет Старика-Черновика.

Оказавшись за дверью, в гулком пустом коридоре, похожем на тюремный, старик обратился к королевскому свинству:

– Вам знакомо имя Оноре де Бальзак?

– Бальзам? – переспросили. – Бальзам на душу?

– С вами всё ясно, – с горечью подытожил старик. – А теперь послушайте меня. Оноре де Бальзак был человеком, которого Господь Бог задумал на сто лет, если не больше. Но Бальзак был просто помешан на деньгах. Он заключил с издателями такие контракты, которые превратили его в литературного каторжника. И в результате этот могучий мужик надорвался и умер, не дожив до пятидесяти. А теперь вопрос. Вы что, хотите, чтобы с этим вашим Королём случилось то же самое? Не хотите? Правильно. Иначе вас самих на цепь посадят. Олухи царя небесного! – Старик раскипятился, пользуясь иммунитетом неприкосновенности. – Я к вам сюда не напрашивался! Понятно? Я могу хоть сейчас взять кусок фанеры и улететь за море-океан! Вы этого хотите? Нет? Значит, будете делать всё то, что я вам прикажу.

6

Короля освободили от цепей, которые давно уже были не нужными – он разучился летать; Божий дар уходил, как всегда уходит, если талант разменивать на жалкие гроши. Король отяжелел не только телом, но и душой. Он погряз, он измарался в тех грехах, которыми так щедро наделял своих многочисленных героев; пастырь уподобился стаду своему. Это было первое печальное открытие, которое сделал старик-слуга, будто бы заново начиная знакомство со своим хозяином. А второе открытие оказалось ещё печальней: Король почти не помнил прошлого. Всё это время, пока он сидел на цепи, его кормили райскими лотосами да плюс ещё к тому сухая трава забвения, которую подмешивали в табак; и вот теперь он почти забыл своих родных, друзей и даже Родину свою. Сначала старик подумал, что Король только делает вид, что не узнаёт. Но после многих разговоров стало понятно: кошмарная трава забвения и райские лотосы сделали своё чёрное дело. Но старик ещё не знал самого главного.