Маска чародея - Дарелл Швайцер

Сивилла и Вестник Смерти по-прежнему танцевали вокруг меня свой танец, но я попытался не обращать на них внимания, сосредоточив свои мысли на некой ничем не примечательной личности по имени Секенр. Это напоминало попытку найти одну-единственную каплю в бушующем море.

Но я нашел его, и он помог мне, повел к себе. Я хотел разгневать богов. Я хотел призвать титанов себе на помощь. Я хотел подняться к вершинам магии, но Секенр внутри меня сказал:

— Нет. Не надо. Просто жди.

У Секенра было достаточно сил. Он ждал.

Воспоминания мелькали калейдоскопом, сверкали и исчезали, падая в ничто, как осколки стекла.

Вот маленький мальчик Секенр стоит на крыльце дома и смотрит на Великую Реку, разглядывает множество кораблей, а затем поворачивается, чтобы проследить взглядом за солнцем, садящимся в зарослях рогоза и тростника на бесконечном болоте… Кто-то высокий и сильный держит меня за руку и стоит рядом со мной, наблюдая, как красное небо темнеет, превращаясь в пурпурное, а потом — в черное.

Все. Конец.

Мальчик постарше в компании своих сверстников плывет в лодке среди массивных свай, на которых построен Город Тростников, и наконец добирается до потайного места, где лежит Деревянный Царь, почти погребенный в речном иле. Привязав свои лодки, мы перекусили, сидя между зубцами прогнившей деревянной короны, а потом вырезали свои имена на голове Деревянного Царя. Когда мы плыли обратно, я оглянулся на громадное незрячее лицо навечно погруженное в полумрак теней под городскими домами. И моя детская сущность, и моя спящая сущность надолго задумались над тайной царя. Но ни один из нас не знал его. Таинственный и одинокий, он принадлежал к какой-то другой отдаленной эпохе.

Секенр по-прежнему плыл, глубоко погруженный в воды Великой Реки, ни живой, ни мертвый, он не дышал, но и не утонул — я был богом, а боги не тонут. Моя кровь растеклась по водам реки и коснулась берегов, и впервые земля ожила. Из ила на отмелях выросли травы и тростники. Испуганно заметались рыбы, пораженные своим появлением на свет. Цапли бродили, как механизмы, только что приведенные в движение.

В леденящей тьме я перевернулся на спину, и на какое-то время, как мне показалось, покинул свое тело. Я видел, как его, бледное и тщедушное, постоянно переворачивает течение в то время, как река несет его все дальше и дальше. И видел, как кружат Сивилла с лицом луны и Бог-Орел. Но потом они пропали, растворившись в ночи вдали, и я больше их не видел.

Я оказался в доме у Велахроноса. Я сидел за высокой партой и усердно трудился над иллюстрацией. Солнечный свет струился в широко раскрытые окна, на улице не было ни малейшего ветерка. Раскаленный воздух был совершенно неподвижен. Волосы прилипли к вспотевшему лбу. Намокшая рубашка облепила спину. Постоянно приходилось вытирать руки о штаны, чтобы чернила не размазались. Я чувствовал слабость, кружилась голова. Моя работа казалась мне страшно важной — сложный фрагмент изящной миниатюры, который я должен был закончить до прихода учителя.

В соседней комнате он обучал мою сестру пению.

С бесконечным терпением я выстраивал на странице сложнейшую схему, связывая между собой множество тончайших линий, а затем раскрашивал рисунок пятнами золота и серебра и широкими длинными мазками яркой лазури.

Это был портрет круглолицего мальчика с широко раскрытыми глазами и спутанными темными волосами; боль и изумление отразились на его лице, словно он не понимал, что с ним произошло, и куда он попал. На рисунке был и пейзаж: города, холмы, леса, реки, полные рыбы, с кораблями на воде; там были и восход, и заход солнца, и тростники на бесконечном болоте, и грубые, стилизованные, как на иконах, лица богов, — и все это рождалось из тела мальчика, плавающего в собственной крови, которая лилась из его многочисленных ран, устремляясь к краям раскрашенной страницы. Но и мальчик, и его кровь, и пейзаж складывались в единое целое, в нечто абстрактное.

В одну-единственную букву, которую сразу же узнал спящий Секенр.

В букву тчод.

Давайте я все объясню, растолкую, разъясню вам смысл всего этого.

Пусть Дитя Терна сам расскажет, что это значит. Сюрат-Кемад, гигантский крокодил, который есть Смерть, изверг меня из своей утробы. Река внезапно резко повернула и водопадом рухнула с уступа, в брызги разбиваясь о камни, и яростное течение выбросило меня на берег.

Когда я лежал там под обжигающим солнцем и в ночном холоде, неподвижный и обнаженный, а моя кровь растекалась по камням и впитывалась в землю, звери и птицы восстали из праха и пришли напиться из раны в моем боку. Сивилла и Регун-Кемад по-прежнему боролись, решая мою судьбу, эти двое еще танцевали вихрем темных туч, а серебряный меч блестел над горизонтом, как вспышки молнии во время далекой грозы.

Сон и бодрствование одновременно. В этом и есть тчод:

Дитя Терна, постоянно умирающий и вечно живой, чья жизнь никогда не кончается, тот, который никогда не постареет, навсегда оставшись ребенком.

Многострадальный мученик, чья священная кровь пробуждает саму жизнь.

В этом и заключается его тайна. Первые люди появились в те дни на Земле — они пришли к берегу реки напиться. Там первые мужчины и первые женщины и нашли меня, лежащим в грязи среди обкатанных рекой валунов, под дождем, омывающим мне лицо. Сотня диких лиц собравшихся в круг людей с изумлением смотрели на меня — говорить они не могли, так как слова пока были им неизвестны.

Две сотни рук подняли меня. Сто плеч понесли меня, как несет плавник вздымающийся океан. Меня принесли под дерево, бросили там, потом подняли и распяли на шипах, во многих местах проткнув насквозь мое тело, с руками и ногами вытянутыми в стороны в форме буквы тчод, которая похожа на X, но с точкой в верхнем треугольнике, являющей собой голову жертвы.

Я кричал в бесконечной агонии, но, конечно же, не корчился — двигаться я не мог, так как шипы крепко держали меня.

Услышав мои крики, толпа людей в удивлении обернулась ко мне. Так наши предки узнали речь. Так боги заговорили с ними моими устами, и каждое слово всех народов мира родилось из криков Секенра, который был Дитя Терна.

Боги убедили первых людей собрать мою кровь в сложенные ладони и разнести ее повсюду, по всем частям света, и там, куда падала моя кровь, там появлялся и я, Дитя Терна: на реке, за морем, на отдаленных островах, высоко в горах, в лесных чащах, в буйных зарослях трав в степи.

И вновь село солнце, ветер тьмы закружился вокруг меня — Орел Смерти подобрался совсем близко. Но, как только вернулся дневной свет, и небо прояснилось, прямо у моих ног, там, где я был распят на терновом дереве, появилась Сивилла, продолжавшая свой танец — свою борьбу за мою жизнь, говорившая мне слова надежды и утешения.

Вороны отдыхали у меня на плечах, жадно заглядывая мне в лицо. Ко мне приходили и звери, и люди, чтобы омыться в моей крови, чтобы испить ее, в изумлении глядя на колючки терна, торчащие из моего тела подобно множеству копий.