Маска чародея - Дарелл Швайцер

Обратившись ко мне, она вернула мне имя, прежнее имя, и я снова стал Секенром, тем, который помнил. Постепенно я понял, что это именно яистощен до предела, изранен донельзя, с головы до ног покрыт шрамами и чувствую себя одиноким и потерянным.

Великая Река призывала меня к себе. Когда наконец солнце село в западной пустыне, я вновь обрел способность видеть. Я на ощупь бродил среди обрушившихся плит, между колоннами и восседающими на тронах каменными скульптурами. С верхушек пальм на меня раздраженно кричали птицы.

Кто-то схватил меня за плечо, резко развернув в противоположном направлении. Это был древний старик, обнаженный, как и я сам, обожженный солнцем почти до черноты, все его тело было покрыто наростами, как старое дерево.

— Ты! — выплюнул он сквозь прогнившие зубы. — Ты вернулся. Учитель и Господин, почему ты мучил меня прежде, хотя я один из всех прочих сохранил веру? Разве я не оправдал твоих надежд? В конце концов, просто некому было занять мое место. Больше никто не помнил ни ритуалов, ни молитв. Поэтому я не мог уйти. Как ни был я изможден, как ни устал, я просто не мог умереть. Теперь же, по истечении многих столетий, моя служба заканчивается. О, Всемогущий, ты наконец-то освободишь меня?

Я смотрел на него, широко открыв рот. У меня не было ни малейшего представления, о чем он говорит. Бальредон напомнил мне об этом, зашептав в глубине моего сознания.

Я поднял правую руку вверх. Кровь по-прежнему текла у меня из раны в запястье.

— Ты переделаешь и небеса, и землю? — спросил старик. — Ты свергнешь самих богов, теперь, когда ты наконец пробудился?

— Не знаю.

— Мы верим в это, Господь. Нет, прости меня, в это верю лишь я, я один, так как из нашего братства больше никого не осталось. На этом и зиждется моя вера, на том, что Спящий Бог низвергнет возгордившихся, на том, что он возродит священную рощу. Лишь лелея эту надежду, я смог столько всего выстрадать.

— Твои усилия не пропали даром, — заметил я.

Он упал на колени, закрыв лицо руками, и тихо заплакал. Затем он протянул руку, чтобы дотронуться до моей раны, и кончики его пальцев окрасились в красный цвет. В изумлении посмотрев на них, он закрыл глаза и очень, очень осторожно коснулся пальцами лба.

Его тело сотрясалось в конвульсиях, словно смятая бумага, которую треплет ветер.

— Отныне ты свободен, — обратился я к нему на языке мертвых.

Чуть позже, страдая от головокружения и страшной жажды, я упал на берегу реки у самой кромки воды и напился, лежа на животе. В тусклом свете я увидел свое лицо, отраженное в воде, но отражение рябило, вскоре превратившись в громадную рыбину, значительно превосходящую меня в размерах. Я протянул руку, чтобы коснуться рыбы, и последняя капля божественной крови скатилась из раненного запястья в воду, и рыба обратилась ко мне со словами:

— Секенр, сын Ваштэма, которого больше нет, иди в Город-в-Дельте, где ты нужен своей подруге Канратике и ее матери Хапсенекьют.

Кончиком пальца я нарисовал букву тчод на речном иле, но волна смыла ее.

Потом я спал, погрузившись лицом в ил, и мне снилась Сивилла в ее темном, свитом из сетей жилище под Городом Тростников, вокруг нее скрипели канаты и гремели кости, а она была страшно занята, натягивая и переплетая нити своего узора на полотне, из которого она только что вытащила громадный узел.

Скорее всего, я так и пролежал на берегу большую часть дня, пока меня не нашли путешественники. Я почувствовал, как меня поднимают из грязи и кладут на спину на теплый твердый песок. Кто-то протер меня влажной тряпкой. Открыв глаза, я увидел с дюжину склонившихся надо мной лиц чернокожих людей с плоскими носами и бородками, отливающими синевой. Я закричал и попытался вырваться, уверенный, что попал в руки заргати, что у них уже готов острый кол, на который меня вот-вот посадят.

— Разве можно убить бога? — спросил я у самого себя. Богом я себя не ощущал. Никогда прежде мне не было так плохо. Но ведь и бог тоже может долго страдать, независимо от того, жив он или мертв.

Сильная твердая рука удержала меня. Кто-то заговорил, и в его голосе слышались умиротворяющие нотки, хотя слов я не понимал. Круглолицый лысый мужчина широко улыбнулся мне. Его зубы не были подпилены, как у заргати, но вначале мне показалось, что они сделаны из золота. Потом он снова улыбнулся, и я увидел, что они лишь отчасти были золотыми — золотом каким-то непонятным мне образом, были покрыты лишь их концы.

Он заговорил на языке Дельты с акцентом, которого я не узнал:

— Не бойся. Я врач.

Большинство остальных оказались его коллегами. Он обращался к ним на совершенно незнакомом мне языке, давая им распоряжения повернуть меня так или этак, когда все они вместе осматривали меня, ощупывая мои многочисленные шрамы, покачивая головами в изумлении от увиденного, обмениваясь жестами или восклицаниями. Потом они снова уложили меня. Один из них, порывшись в сумке, извлек оттуда полоску ткани и обмотал ее мне вокруг бедер.

Я поднялся на локтях, чтобы увидеть то, что они уже видели — кровотечение прекратилось, страшные уродливые раны, от которых я мог умереть не один раз, затянулись, зажила даже рана в боку. Меня это поразило ничуть не меньше, чем их.

Мужчина с золотыми зубами протянул руку, чтобы потрогать шрам у меня на голове — там, откуда вышел кончик меча — и еще несколько раз осмотрел мою грудь и живот, куда попадали стрелы. Вытянутым пальцем он проследил букву тчод, выжженную у меня на груди. Он мял и щупал мое тело, словно пытался убедиться в том, что оно настоящее.

Он снова заговорил с ними на своем языке, а потом обратился ко мне на языке Дельты:

— Все это очень странно. Ты должен был умереть. Я не могу объяснить этого.

— Очень даже может быть… — вот и все, что я смог ответить ему, снова повалившись от слабости на песок.

Он рассмеялся, широко открыв рот с золотыми зубами, а потом сильной рукой обняв меня за плечи, поднял и снова посадил рядом с собой.

— Нет, мальчик. Кем бы ты ни был, ты, определен но, не умер. Это невиданное чудо, но это правда. — Глаза его были широко раскрыты, и по выражению его лица и едва заметной дрожи в голосе я понял, что он испытывает передо мной благоговейный трепет, словно каким-то образом узнал часть моей истории.

Но отбросив свой страх, он отрывисто заговорил, отдав какие-то распоряжения своим спутникам. Двое из них подняли меня на ноги, и мы пошли к их лагерю, расположенному совсем неподалеку. Под пальмами дымил костер. Чуть поодаль стояли привязанные верблюды.

Все чернокожие мужчины были одеты в туники без рукавов длиной до колена, сшитые из ярко-голубой ткани и украшенные разноцветной вышивкой; круглые широкополые шляпы, серебряные или бронзовые браслеты, ожерелья, множество колец… Мне дали такую же тунику, настолько просторную, что она больше напоминала ночную рубашку, но не предложили ни шляпы, ни украшений. Я сел с ними у костра и разделил походный обед: хлеб, сыр, копченое мясо, какие-то чересчур сладкие сушеные фрукты, которых я прежде не пробовал, немного вина. От вина меня потянуло в сон, но кто-то разбудил меня, встряхнув за плечи.