Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы - Арчибальд Кронин

К концу недели столбик наружного термометра пополз вверх, а в субботу, под серым и влажным небом зашевелился фён, этот мягкий, влажный невротический ветер, ненавидимый швейцарцами. В Швейцарии есть два ветра – биза, который несется с Лак-Леман[218] к Женеве и пробирает вас до мозга костей, и фён, который поднимается время от времени, дует повсюду, еще пуще, чем биза, превращая вас в промокшего сварливого сморчка, выпотрошенного и безвольного. Вокруг Мэйбелле пятна грязного снега лишили пейзаж красоты, по улицам расползлась слякоть, а с побитых сосен безостановочно закапало. Короче говоря, ужасный день, разве что вполне подходящий для нашей цели. Вне всякого сомнения, этим субботним днем все завсегдатаи «Пфеффермюле» соберутся там у очага на просушку.

Осмотрев Даниэля в то утро, я был менее склонен выполнять данное ему обещание; а вообще, если бы я знал, что за сущий ад ожидает меня тем же вечером, я бы прикрыл все это дело. Но Даниэль напомнил мне об обещании, а кроме того, у меня была своя цель в этом мероприятии. Потакая мальчику с его шахматами, я рассчитывал сегодня заполучить от него недостающую информацию. Поэтому, когда он отдохнул после Mittagessen, я посадил его в наш «универсал» и тихонько поехал. На худой конец, я мог бы сказать Хозяйке, что мы решили покататься. Что касается миссис Дэвиган, то мы почти не разговаривали. Даниэль поспал и был в своем обычном болтливом настроении, благодарный за то, что я взял его с собой, и немного взволнованный.

Теперь он уже не был на подъеме, хотя еще держался, просто появился маленький просвет – красные клетки в его крови были получше, чем когда я впервые сделал подсчет, но эти проклятые белые тельца снова атаковали его. Пытаясь как-то ему помочь, я еще более привязался к нему.

– Надеюсь, я не подведу вас, Лоуренс, – сказал он, когда машина пробиралась через деревню.

– Не думай об этом. Просто наслаждайся игрой.

– О, конечно. Я люблю хорошее жесткое соперничество.

– Жаль, что от меня так мало пользы. Одно из преимуществ возвращения домой – ты возобновишь свои игры с Дингволлом.

– Да… полагаю, – сказал он не очень уверенно.

Я припарковался возле «Пфеффермюле», где сегодня был целый арсенал старых велосипедов, предпочитаемого местными жителями вида транспорта, – это означало, что таверна полна. Мы вошли, встреченные теплым духом испарений от мокрой одежды и запахом от выпитого «Grüssgotts». К лечебнице Мэйбелле, как я уже не без гордости отмечал, в деревне относились с уважением, что автоматически распространялось и на меня, пусть моя личность тут была малоизвестна. Я выбрал столик у окна, подальше от раскаленной печи, и заказал пиво и яблочный сок. Да, насколько я мог судить, все были на месте; Беммель, человек, который был нам нужен, бывший учитель и лидер этого сборища, Шварц, инспектор рыбнадзора, Миндер, гробовщик, свободный от работы на сегодня, несколько соседских фермеров и, конечно же, Бахманн, хозяин таверны, наряду с приличным скопищем местных завсегдатаев.

Беммель, в общем-то человек образованный, чем и объяснялось, что он тут за главного, был довольно-таки странным произведением природы. Чуть ли не карлик, толстый, неуклюжий, неопрятный и невероятно волосатый, с желтоватой бородой, захватившей все лицо, от которой были свободны лишь два его маленьких острых глаза, он мог вполне сойти за натурального битника или за самого старшего из семи гномов. На нем был грязный вязаный коричневый джемпер, на голове вязаная шапочка, из обрамленного зарослью гнезда рта торчала полувыкуренная незажженная сигара. Этот хорошо пережеванный огрызок, часами удерживавшийся между челюстями, считался в сельских кантонах престижным символом швейцарского мужчины. В такой экипировке, в цветной кантональной шапочке, сдвинутой далеко на затылок, он мог выполнять самую черную работу – сгребать снег или грязь, разбрызгивать себе под ноги жидкое удобрение из шланга, выгружать кучи навоза или играть на колокольчиках – и все же оставаться при этом свободным человеком, с правом голосовать, чего женщины лишены, то есть быть настоящим полноценным швейцарцем, сознательно считающим себя прямым потомком мифического Вильгельма Телля.

При нашем появлении все затихли, воззрившись на нас, словно мы привнесли некое разнообразие в этот скучный для них день. Я подождал, пока нам не подадут напитки, а затем как бы между прочим попросил шахматы и доску, что, кажется, возбудило всех. Как только мы расставили фигуры и начали играть, народ принялся пристально наблюдать за нами, маскируя свой интерес репликами, не относящимися к делу.

Из стратегических соображений, не желая подставляться, что выглядело бы слишком явно, я выкладывался по максимуму, но, как обычно, наша игра закончилась довольно быстро, дав мне возможность громогласно объявить:

– Verflixt! Gopfriedstutz![219] Каждый раз он выигрывает.

Я выразился при этом на сердитом швейцарском немецком.

Это их заинтриговало, и Беммель, который гордился своим французским и не упускал случая продемонстрировать его, снисходительно сказал:

– Il est bon, le petit?[220]

– Bon! C’est un geni. En Ecosse il est champion de sa ville[221].

– Et vous dites qu’il gagne toujours[222].

Конец сигары выглядел так, будто ему было смешно. Я решил, что самое время привлечь внимание всех остальных.

– Niemand kann gegen diesen Kerl gewinnen[223], – сказал я на швейцарском немецком и продолжил на том же грубом диалекте: – И я это докажу. Ставлю на него против лучшего здешнего игрока, напитки за мой счет.

Чтобы заполучить Беммеля, стоило потратиться. Наступила тишина, а затем кто-то заквохтал. Спустя минуту гоготали все.

– Можете смеяться, – сказал я. – А вы готовы сыграть? Вы, Herr Беммель? Принимаете мою ставку?

Смех смолк, однако народ продолжал ухмыляться. Все смотрели на Беммеля.

– Ach, Herr доктор, мы не можем отказаться от вашего столь щедрого гостеприимства. Пошалуй, я дам ваш маленький друг непольшой урок.

Он встал, потянулся, все еще ухмыляясь, затем перешел к нам и сел на мое место. Болельщики сгрудились за его спиной, и после расстановки фигур он сделал снисходительный жест:

– Тогда твой ход, маленький малшик.

– О нет. Давайте по справедливости. Вы – претендент. У вас есть право играть белыми.