Распутье - Иван Ульянович Басаргин

Устин собрал необходимые сведения и отправил пакет с двумя верными бойцами в ставку Гады, выправил себе документ как ординарцу генерала Розанова, направляемого для инспекции в уезды, и решил пробиваться с отрядом в родные места. Пять лет войны… Пять лет вдали от родных… Нет, нужно выйти из этой коловерти. А там уже как будет… Где-то в районе Анучино, по слухам, обосновались его бывшие однополчане Шибалов и Шевченок. Может, они прояснят обстановку, помогут ему и его бойцам разобраться в том, что творится на родной земле, найти верный путь. Нужно было быть готовыми ко всему: могли столкнуться с партизанами, которые развили этим летом небывалую активность, с белыми, бандитами, хунхузами. Впрочем, он никого в отряде не удерживал, предоставил свободу выбирать самим: с кем быть и как быть.

И всё же их заподозрила розановская разведка. Пришлось отстреливаться, хотя никого и не убили. На второй день проскочили Никольск-Уссурийск и ушли в тайгу. Теперь они не знали, кто они. Белые? Нет. Они только вчера стреляли в белых. Теперь они изменники? Под Ивановкой столкнулись с партизанами, которые обстреляли бережновцев. Устин бросил в атаку конников и без труда рассеял отряд партизан, сам зарубил нескольких в том бою. Значит, и красным враги?

Отряд с оглядкой двигался по анучинскому тракту. Вспомнились легенды, что рассказывали про красного командира Шевченка. Он сейчас где-то в тайге под Анучином. А в самом Анучине осел полковник Ширяев. Переплелись пути-дороги. Может, к кому-то из них повернуть своего верного Коршуна? Шевченок – друг, Ширяев тоже не забыл Устина. Наверное, уже прошел слух об измене есаула Бережнова. А может, уже и объявили вне закона. Значит, Устин и его парни – ничейные люди?

Есть слух, что штабист Иван Шибалов поссорился с Колмыковым: на каком-то банкете устроил переполох, застрелил полковника, стрелял в Колмыкова, но промазал, вскочил на коня и ушел. За городом его ждали семеро верных ему казаков. Сейчас Шибалов в глухой тайге, где-то на слиянии Ноты и Дананцов построил дом, к нему приехала жена того самого полковника, которого застрелил Шибалов. Оставив ее и двух дочек в глухой тайге, он якобы ушел драться против белых. Значит, и такое может быть, если ты осознал свою неправоту.

Родные и знакомые места. Главное – родная тайга.

И тут навстречу разъезд белых.

– Что будем делать? – поинтересовался Туранов у Бережнова.

– Встретимся, мы пока при погонах. Нас больше, в случа́й размолвки, поговорим языком оружия.

Но это был не просто разъезд: бережновцев выехал встретить сам полковник Ширяев. Спрыгнул с коня, спешился и Устин. Обнялись, как родные.

– Слух прошел, что Бережнов объявился в наших краях. Ты же у Гады был. Что случилось?

– Душа надорвалась. Она ить не балалайка, не каждому дано на ней бренчать.

– То так.

– А если уж честно, то запутался я, господин полковник. Гаду ты знаешь, и, что был с ним, знаешь. Сейчас у него стычки с Колчаком, рвётся на родину, меня зовет с собой, прислал для разведки, что и как во Владивостоке, а я – в тайгу! Ваши объявили меня и моих ребят вне закона. Вот идём и рубимся, кто бы ни встретился по дороге. А дальше куда? Брали мы с вами в плен чехов, потом они стали нашими друзьями, пришли в друзья американцы, японцы, скоро хунхузы станут друзьями. Выходит, что всяк друг хорош, ежли он нам нужен. А потом эти друзья растеребят всю Россию и сделают нас рабами. Погибли мы, господин полковник. Друзья, сходи с коней, угостим полковника спиртом. Все ли помните его? Не все?..

– Счастье твоё, Бережнов. Везёт, что я в долгу у тебя неоплатном, не то приказал бы схватить и расстрелять.

– Чую, что готовы, но ведь не сделаете, потому как со мной мои головорезы, а вы их знаете.

– Да уж знаю, при сегодняшнем положении они могут потрепать мой полк. Никто ни во что не верит. Налей, выпью… Да полней наливай!

– Раньше вы пили меньше.

– Раньше всё было иначе, сейчас стаканами пью и не хмелею даже от спирта. Душа тоже надорвалась.

Конники разбивались на кучки, чтобы перехватить чем бог послал.

– Слушайте, Вениамин Сергеевич, неужели вы верите в победу белого оружия? – спросил Бережнов.

– Никогда мы не победим, потому что против нас весь народ. Даже чужеземцы, кроме японцев, отказались от нас. Но у этих другие думки, другие планы. Сейчас вся Россия поднялась на дыбы, русский медведь вылез из своей вшивой берлоги. А мы уже не народ. Мы потому дерёмся, что нам деваться некуда. И ты, и я – мы отщепенцы. Куда деться? Ты вот едешь по тракту и оглядываешься по сторонам. Почему? А потому что боишься своего же народа. Подрался с нашими. Позови я тебя, пойдёшь со мной. Пойдёшь, потому что больше идти некуда. А ты-то веришь в нашу победу?

– Давно не верю, а вот деваться, и верно, некуда. Все нас обманывают, в том числе и большевики. Льётся кровь своих единокровных братьев. Все сволочи!

– Мягко говоришь, Бережнов, мы не просто сволочи, мы в чём-то похожи на людоедов. Мы – армия грабителей. Колчак грабит, мы тоже от него не отстаем. Каждый норовит положить в заграничный банк лишнюю копейку. Скоро мы начнём души продавать всей этой чужеземной нечисти. Рубль штука.

– Если дадут рубль. Может, хватит и тридцати серебреников?

– Может быть, и этого хватит.

– Так кто же нами верховодит, господин полковник? – как-то растерянно спросил Устин.

– А никто. Всяк за себя стоит. У Колчака провалы по всем направлениям: фронт страшно растянут, снабжение, вооружение… Семенов и Колмыков – авантюристы чистой воды, Розанов – дурак, а мы – вешатели-недоумки.

– И что нам делать? Ведь вы все понимаете, Вениамин Сергеевич. Что нам делать?

– Воевать. Вот вливайтесь в мой полк, если это отребье можно назвать полком, все, как один, сволочи и бандиты, трусы и вешатели. Будем вместе погибать. В одиночку да с дураками – страшновато.

– Но ведь, ведь это идет против душевного естества? – стонал Устин. – У Гады я был адъютантом, там не рубил и не вешал, рассылал приказы. Работал, как говорится, чистыми руками.

– У меня будешь рубить и вешать. Вот и выбирай себе дорогу. Не захочешь, то держать не буду. Но только куда ты пойдешь? Везде ты чужой, всем ты враг. Иди за мной, будем вместе погибать на заграничных задворках. Ты будешь чистить сапоги и туфельки на улицах Харбина, я же буду торговать в лавке. Почему такое предсказание? Потому что я отложил золотишко на черный