Распутье - Иван Ульянович Басаргин

мог сделать только наш враг! Двое в плену, на какой шиш их будем обменивать? Ведь мы решили судить только лесничего и почтаря, остальных отпустить, тем более милиционеров. Сами их ставили на те должности, сами же… Жив ли Ванин? Убит! Кто убил? Кто был в конвое?

– А чёрт его знает, – ответил Глазов. – Кого-то назначали, а кого – убей, не помню.

– Разыскать конвойных! – приказал Коваленко.

Но все тщетно. Конвоиров не отыскали, выходило, что сами заложники покончили самоубийством.

Федор вскочил на коня и погнал его на хутор. Чуяло его сердце, что эта работа отца. И даже не удивился, когда увидел отца с ломом в руках, который взламывал сейф в домике Ванина. Усмехнулся и с горечью сказал:

– Пустая затея, тятя, Ванин не такой дурак, чтобы хранить в такое время в сейфе дорогущие карты.

Андрей Андреевич выронил лом.

– Это ты приказал убить Ванина?

– Ну, я. Но итъ я хотел как лучше, теперь карты наши, наши месторождения, всё наше. Продали бы новой власти… Ить это большущие деньги…

– Садись. Прав ты, что тебя и сто революций не переделают. Тебя надо просто заново родить. Прав? Остался ты самим собой, а ведь народ тебе поверил. Боже! Убить такого человека! Как я согласился на арест Бориса Игнатьевича? Надо было отправить его на наш хутор, и никуда бы он не убежал.

– Я бы его здесь убил, но допреж бы выдрал из рук карты.

– Значит, эта задумка ненова? Все понятно. Слушай, может быть, и меня следом за Ваниным, ведь у меня тоже есть свои карты, а?

– Ты еще сгодишься.

– Тогда вставай к стенке, тятя, задумал я тебя убить, чтобы самому жить, чтобы другие жили.

– Это пустое, сынок. Оглянись назад, ты только собираешься выстрелить в меня, а тебе уже целятся в затылок.

– А, это ты, Николай? Значит, сговорились? Ваша взяла, а если я об этом доложу командирам, что вы и кто вы?

– А кто тебе поверит? Мы с Ваниным друзья до гроба. Я, Силов, самолично собрал отряд и бью беляков, все закрома открыты для партизан. Договорился с Юханькой, что он подбросит нам пару сот винтовок, с ним же заключил договор, что при случае он поможет бить беляков. Вы просто не поняли Юханьку, прогнали, а здря. Мог бы здорово сгодиться.

– Если на нашей стороне будут воевать хунхузы, тогда это уже черт знает что! – вскипел Федор, сильно ненавидящий хунхузов. – Я бил того Юханьку и буду бить!

– Теперь уже не будешь! Юханька поистине стал красным. Под Пфусунгом разбил отряд белых. Дал слово быть с нами, на то согласны Коваленко и Глазов. Ну хватит, решай: либо ты молчишь, либо мы порешим тебя и бросим в тайгу на расклев воронам. Ты первый поднял руку на отца, последним решать буду я.

– Ваша взяла. Но карты вы зря здесь ищете. Ванин их спрятал в тайге, а где, я тоже не знаю.

– Жаль, что не знаешь, искать будем.

И опять шумел и матерился хутор. Андрей Андреевич только успевал подавать команды, кого напоить, кого накормить, сколько отпустить овса коням…

Посланные Розановым для усмирения партизан пароходы снялись с якорей и ушли в море. Не век же сидеть здесь. А небольшое селение Св. Ольги, по постановлению Временного правительства в августе семнадцатого получившее статус города, снова было занято партизанами.

21

Кипела Русь. Стреляла Русь. Отхаркивалась кровью.

В одном из боев Устина ранили, пуля обожгла руку, прошила ухо Коршуну. Стреляли сзади. Могли и убить. Ширяев дрался с Шевченком, который превосходящими силами партизан легко выбил Ширяева из Анучина. Попытки вернуть село не увенчались успехом, селение осталось в руках партизан. Ширяевцы закрепились в Ивановке, в полутораста километрах от Владивостока, ждали подхода японцев, чтобы общими силами накатиться на партизан. А пока шли бои, были тяжелые стычки.

Устин ушел в разведку под Анучино. Подходили японцы, надо было знать о намерениях противника. Стоял жаркий июль 1919 года. Домой бы, дом рядом! Кажется, за один бы день те пятьдесят верст одолел! Отдохнуть бы от побед и поражений, помахать бы косой по росным травам, а после сытного обеда подремать в тени… А тут снова разведка, снова кто-то падет от пуль, оросит травы липкой кровью.

Сколько он за годы войны сделал разведок, а что с того проку? Если эта не состоится, белым не будет ни легче, ни тяжелее. Будут биты, хоть убейся сам. Устин приказал спешиться, пустить коней попастись.

Подсел Туранов, лениво мял картуз в заскорузлых руках, тех руках, от которых много осталось валяться на земле голов – русских и чужеземных.

– Ну что, Туранов? Чего мнешься?

– Уходить надо отсель, Устин. Уходить с повинной к партизанам.

– Уходить? А вчера Шевченок расстрелял взятых в плен десять офицеров и пятерых солдат. Пошли, хоть умрем от пуль красных. Чудак, ведь здесь все полюбовно, все взаимно: мы – их, они – нас. А уж нас с тобой Шевченок теперь своими рученьками расстреляет. Это уж как пить дать.

– Сам подумай: белых бьют, японцы тоже не засидятся. Им бы в своем доме все привести в лад, своих бы усмирить: то рисовые бунты, то манифестации против этой войны. Может, уйти в Китай? Что-то нам надо делать. О себе подумать надо.

– А ты что думаешь, я живу без дум? В море нас столкнут, это точно. Бежать в чужие земли – душа не лежит. Ширяев говорит солдатам, что мы народная армия, а мне говорит, что мы армия грабителей и убийц. Он тоже думает, но не все думы и не каждому выкладывает. Как все в этом мире, живёт двумя душами: одна для друзей, другая для народа. Все врут и при этом своему вранью верят. Что эти призывы, воззвания? Думаешь, они писаны от чистого сердца? Черта с два! Тот, кто их писал, написанному ни на йоту не верил. Может быть, и сам после удивлялся: как это он смог так складно соврать?

– Так ты-то хоть не ври, не ври нам и себе! – впервые грубо заговорил с Устином Туранов. – Мы – твои друзья. Не люби мы тебя, то давно бы бросили и ушли к красным. Этим и держишь!

– Прости, Игорь, я не понимаю тебя. Ведь мы обычные головорезы. Кто нас примет?

– Примут. И там найдутся друзья, не все же враги. Конечно, за прошлое придется отвечать.

– Платить придётся, шибко платить.

– И ведь мы не такие уж дураки, чтобы верить воззваниям разных проходимцев, а запутаться