Мобилизованная нация. Германия 1939–1945 - Николас Старгардт

Немцы с уважением относились к дисциплине и боевым качествам татарских и тюркских легионов, которые скоро очень хорошо себя зарекомендовали в борьбе против партизан. Обзоры сотрудников военной цензуры той весной свидетельствуют о солдатах – приверженцах ислама. «Я воюю за освобождение татар и исламской религии из-под большевистского ярма», – писал один новобранец. Вдохновленный захватом весной 1942 г. советской морской базы в Керчи, другой оставил следующие строки: «Мы так… потрепали Красную армию русских, что она уже никогда не оправится. Слово победителя с нами. Аллах даровал нам к тому же Адольфа-эфенди, и потому мы всегда будем победителями»[648].

Командование вермахта поспешило позаботиться о соблюдении права отправления религиозных обрядов мусульманскими частями и запретило немецким солдатам фотографировать мусульман за молитвой. К столь важным для ислама Рамадану и Курбан-байраму начальство относилось с уважением; поставлять таким формированиям свинину не позволялось. Труднее оказалось с ритуальным жертвоприношением скота, поскольку в апреле 1933 г. нацисты, в стремлении под благовидным предлогом закрыть в Германии кошерные мясные лавки, ввели закон о «защите животных»; но вермахт поспешил выпустить необходимые инструкции для мусульманских частей. В СС, где тоже сколотили свою мусульманскую дивизию в Боснии, последовали примеру армии. Чтение анкет, раздававшихся рекрутам в октябре 1942 г., демонстрирует вполне прозаические мотивы, двигавшие волонтерами: вступление в легион позволяло покинуть немецкий лагерь для военнопленных и избежать отправки на принудительные работы в Германию. Среди позитивных причин взяться за оружие, особенно на Балканах, в качестве доминирующих можно назвать стремление защитить семьи от нападений партизан. В то же самое время вермахт и СС делали высокую ставку на ключевые ценности, находя их во многом общими для нацизма и ислама: подчинение господину, вера в семью и приверженность делу священной войны против «еврейско-английско-большевистского противника». Генрих Гиммлер даже распорядился провести научные изыскания на тему поиска основательных параллелей между Гитлером и пророком; хорошо бы выставить фюрера «вернувшимся Исой [Иисусом], предсказанным в Коране и, подобно рыцарю Георгу, побеждающим еврейского царя-прорицателя Даджжаля[649] в конце мира»[650].

Наиболее крутые перемены происходили в сравнительно скромном по масштабам военном крыле СС, которое ранее, в 1941 г., не играло еще особой роли на передовой. Имея в составе лишь 170 000 человек на начало 1942 г., командование войск СС стало заглядывать за границы рейха и пользоваться живой силой, не подлежавшей призыву в ряды вермахта. Неоценимую помощь в этом СС оказывал иллюстрированный журнал Signal, выпускавшийся вермахтом, но адресованный 2,5 миллиона западноевропейских читателей. В Париже под чутким водительством Отто Абеца трудились Жан Кокто, Анри Матисс, Пабло Пикассо, Симона де Бовуар и Жан Поль Сартр – немецкие офицеры не пропускали премьер пьес последнего. Допустив такой ограниченный культурный плюрализм, объединявший, с одной стороны, чуждых коллаборационизму упомянутых выше радикалов, а с другой – завзятых фашистов и ярых антисемитов вроде Дриё ла Рошеля и Селина, немецкая пропаганда создавала себе отличную витрину, способную убедить кого угодно в защите западноевропейской культуры перед лицом восточного варварства. Прежде всего нацисты спешили поставить под свои знамена национальных героев, подчеркивая антианглийское наследие Жанны д’Арк во Франции или печатая марки с головой Рембрандта вместо изгнанной королевы Нидерландов Вильгельмины и выпустив в 1942 г. лучший из посвященных художнику фильмов того времени. Подобная культурная пропаганда, при всем ограниченном плюрализме, скорее всего, очень помогала немцам сдерживать подпольные движения Сопротивления, которые на том этапе оставались еще очень слабыми и неразвитыми. Но вместе с тем оказалось довольно трудным делом убедить голландцев, бельгийцев, французов и норвежцев добровольно вступать в дивизии СС. Куда проще получалось набирать тех же этнических немцев в Румынии и Венгрии или украинцев в Галиции и мусульман в Боснии[651].

Коль скоро СС пришлось отказаться от претензий на «расовую» исключительность, руководство резко изменило курс и заново инструктировало персонал. В сентябре 1941 г., после казней сотен военнопленных мусульман, Рейнхард Гейдрих направил директиву всем эсэсовским айнзацгруппам придержать напор и учитывать в дальнейшем, что «обрезание» и «еврейская внешность» тюрков-мусульман не являются автоматической «гарантией их еврейского происхождения». Очутившись в Крыму, айнзацгруппа D Отто Олендорфа вырезала ашкенази и говоривших на тюркских наречиях крымчаков, но по получении особых инструкций из Берлина пощадила тюрков-караимов, обратившихся в иудаизм много веков назад; несколько сотен их даже вступили в добровольческие крымско-татарские части[652].

Сбитые с толку этнически и религиозно неоднородным многонациональным характером этого внешне не враждебного им воинства, немецкие солдаты зачастую не всегда различали, где теперь свои, а где чужие «азиаты». Так, в Варшаве многие видели немецкий поезд с красовавшейся на последнем вагоне надписью: «Для поляков, евреев и легионеров». Несмотря на все усилия пропагандистов по воспитанию более терпимого отношения к новым союзникам, немецкие солдаты в основном оставались в плену этнических и расовых предрассудков. В июне 1942 г. Фриц Пробст пребывал в приподнятом настроении, наслаждаясь ласкавшим слух воем сирен немецких пикировщиков «Штука», наносивших удары по объектам Красной армии в рамках успешно разворачивавшегося летнего наступления. Отец семейства из Тюрингии все еще находил в себе силы поражаться виду советских военнопленных, мимо которых следовала немецкая колонна. Повторяя идиомы и метафоры, которыми накачивали его с начала войны, Фриц Пробст никак не мог привыкнуть к изменившимся установкам и правилам. Пережившие кризис 1941–1942 гг. немецкие военнослужащие свято уверовали, что, вздергивая на виселицы гражданских лиц, сжигая села и деревни, выгоняя жителей в степь, отбирая у них последнюю еду и зимние вещи, реагируют естественным образом на громадную угрозу, противостоять которой иначе не в состоянии. Психологическая трансформация немецких солдат на Восточном фронте оказалась необратимой: в ключевые моменты ничего не стоило воздействовать на их коллективное мировосприятие, заставляя переступать через сложные узы личных связей, возникшие и развившиеся между оккупантами и оккупированными[653].