Собрание сочинений в десяти томах. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский

Во время этой сцены, Эмилий, принимавший в ней небольшое участие, смотрел на всех, угадывал впечатление, глядел на Алексея и, с чувством прижимая его руку к сердцу, улыбался…

— Пожалуйста, научите всех нас говорить с ним! Мы будем вашими помощниками! — воскликнула Анна.

Любовь полна эгоизма, но не должно обвинять ее за это: как земное чувство, она не может быть другою. Спустя несколько минут, Юлиан занялся Полей, Поля подошла к Юлиану, и, забыв о Эмилии, об Алексее, они продолжали шепотом разговор, начатый вчера в саду и прерванный дождем… Анна тайно молилась, Алексей незаметно удалился с душою, полной радости и спокойствия, какие возбуждает в человеке исполнение великой и святой обязанности… Он сознавал, что, возвратив Карлинским погибшего брата, оказал им услугу и вполне отплатил за их расположение.

Лишь только вышел Алексей, Анна проворно подошла к брату и сказала ему:

— О, ты сто раз был прав, когда упрекал меня за то, что я не поняла Алексея! Что это за человек! Какое в нем сердце, сколько благородства и характера!.. Чем мы возблагодарим его?..

В эту минуту Юлиан против воли стал паном.

— Надо подумать и что-нибудь сделать для него… Он беден…

— Брат, — воскликнула Анна, — за подобные вещи не платят!..

Поля также бросила на него почти сердитый взгляд. Юлиан покраснел и прибавил в замешательстве:

— Ты не поняла меня… Я не то хотел сказать.

— Заплатим ему сердечной дружбой, вниманием, покровительством и уважением, какого заслужил он.

Поля насмешливо улыбнулась и произнесла с горьким упреком:

— Какие же вы паны! Сейчас хотели бы заплатить, чтобы расквитаться с бедняком и ничем не быть ему обязанными. Не бойтесь! Алексею заплатит его собственное сердце и привязанность к вам, которой, кажется, вы не поняли… Вы судите о нем строго, безжалостно! Я лучше всех вас знаю его: вы смертельно обидели бы бедного человека, если бы сказали ему о вашей благодарности. Возвысьте его до себя, если даже и после теперешней жертвы он в ваших глазах представляется ниже вас, назовите его братом… Вот высшая награда, какую можете дать ему!

— Разве мы когда-нибудь смотрели на него иначе? — спросила Анна.

— Уж позвольте мне и ему судить об этом, — прошептала сирота, бросая взгляд на Юлиана, — и перестанем говорить об этом предмете…

* * *

Избегая благодарности и желая на время удалиться из Карлина, Алексей сел на коня и поехал в Жербы к матери… Он бывал там довольно часто, впрочем, занятия и поездки иногда по две недели не дозволяли ему посетить родного дома. Но когда у Дробицкого страдало сердце, когда среди длинной, печальной и уединенной жизни в Карлине его грызла тоска, тогда он по инстинкту летел к своей соломенной крыше и, несмотря на то, что мать всегда была к нему сурова и мало снисходительна, находил у нее и у братьев сочувствие, которое заменялось в Карлине вежливостью — холодною и заботливою, но не братскою, не материнскою.

Юлиан с каждым днем становился к нему холоднее, потому что страстная любовь к Поле делала его равнодушным ко всему другому. Алексей чувствовал необходимость подышать воздухом родной деревни, взглянуть на свою комнатку, занимаемую теперь Яном, немного выплакаться перед матерью, хотя он тщательно скрывал от нее свое сердечное страдание и тоску, или точнее — тайные их причины.

Когда Алексей показался на дворе, то не узнавший его и залаявший Курта первый встретил его, потом торопливо выбежал из конюшни Парфен, и затем Ян явился на крыльце, наконец и сама Дробицкая с чулком вышла навстречу любимого сына: она сильно тосковала по нему, просиживая целые дни у окна.

Надо было видеть, как пристально мать оглядела сына, стараясь прочитать по одежде, лицу и малейшим движениям, что происходило с ним и что привело его домой. Она не смела надеяться, что Алексей возвратился навсегда, но втайне молилась об этом… Алексей был одет лучше и наряднее прежнего, имел прекрасную лошадь, английское седло и сам походил на панича… Ян отчасти завидовал брату, но больше смеялся над ним. Дробицкая безмолвно обняла Алексея, дала ему поздороваться с Яном и подать руку улыбавшемуся Парфену, который сверкающими глазами выражал радость, что увидел своего панича.

— Ты что-то мне не нравишься, милый мой, — начала она, спустя минуту, — стал похож на панича… Одет как кукла, а на лице видно утомление… Ты состарился от этого кумовства с барами. Ну, каково тебе там? Говори — да только подробнее, длиннее, пространнее… ведь ты не был у нас две или три недели… Хорошо ли тебе?

— Хорошо, прекрасно, как видите, маменька: ни в чем нет недостатка…

— Ни в чем? — спросила Дробицкая, взяв сына за руку. — Ни в чем?..

Алексей потупил глаза и прибавил:

— Человеку всегда недостает чего-нибудь… для чего он стал бы жить, если бы наелся досыта?.. Ну, как идет у вас хозяйство? Как живет Ян, вы, маменька?

— У нас — захотел!.. Разумеется, хозяйство да разные хлопоты… Ян — золотой малый, трудится — и мне довольно этого… только нам скучно без тебя… оба глядим на тот замок, что украл тебя у нас, и часто, не говоря друг другу ни слова, поплачем…

— Они так добры ко мне!

— Почему же и не быть им добрыми? Они ко всем добры! Верю и уважаю их. Но не обманывайся, Алексей, эта доброта — насущный хлеб, которым они обделяют всех слуг своих, а ведь и ты принадлежишь к числу их… Когда-нибудь они прямо дадут тебе почувствовать, что в их глазах ты не больше, как слуга… только дай Бог, чтобы не скоро и не горько! Еще никто не побратался с ними… Даже те, кто после долгих вздохов достиг счастья породниться с ними. Они видят в этом великую жертву со своей стороны…

— По крайней мере до сих пор они не дали мне почувствовать этого…

— Значит — ты умен и еще не подал к тому повода! Поступай, как знаешь, но чем скорее, милый Алексей, ты возвратишься сюда, тем лучше!.. Помнишь, ты рассказывал мне об одном немце, что показывал львов и тигров… он бил их и повелевал ими, пока наконец послушные звери не разорвали неосторожного господина. До сих пор я всегда боялась твоих Карлинских, точно львов и тигров…

Алексей рассмеялся.

— Милая маменька, вы не знаете Юлиана, особенно Анны.

Дробицкая взглянула сыну в глаза, пожала плечами и воскликнула:

— Знаю святую, благородную, добрую панну Анну, ведь она бывает здесь в Жербах, довольно взглянуть на нее, чтобы