Русская земля. Между язычеством и христианством. От князя Игоря до сына его Святослава - Сергей Цветков

Средневековые новгородские предания, где Волос представлен в виде ящера-«каркадила», прячущегося под мостом или камнем от грозной молнии Перуна, позволяют предположить, что в народном сознании эти фигуры противопоставлялись друг другу в качестве представителей небесного и подземного божественных начал.

Упоминаемые в летописи Хоре и Симаргл, по-видимому, не были богами восточных славян. Их происхождение прочно увязывается с ираноязычной средой южнорусских степей. Хоре принадлежал к числу солнечных божеств и, вероятно, в этом качестве часто объединялся с Дажьбогом[539]. Наиболее близкой аналогией Симарглу является, очевидно, Сэнмурв (или Симург) – крылатая собака иранской мифологии, связанная по своей древнейшей функции – оберегание поля – с культом плодородия.

Единственным женским божеством восточнославянского Олимпа была Макошь (Мокошь, Макешь, Мокуша, Макуша). Ее имя входит почти во все поучения XI–XIV вв. против язычества. Известны этнографические записи XIX в. о вере в Макошь на Русском Севере и ее изображения в образе женщины с большой головой и длинными руками, обыкновенно поднятыми к небу. Общеславянских корней культа Макоши не обнаружено[540].

Макошь (?). Русская вышивка XIX в.

Суть культа Макоши помогает прояснить этимология ее имени. Древнерусское слово «къшь» означает «жребий», «кошитися» – метать жребий. Исходя из этого, можно истолковать имя «Макошь» как имя богини удачи, судьбы. В этом же смысле она упоминается в сохранившейся поговорке, противопоставляющей христианское Провидение языческой судьбе: «Бог не макешь, чем-нибудь да потешит».

Поскольку в древности размер урожая каждый год определяется случаем, слово «кошь» перекочевало в сельскохозяйственную терминологию со значением «случайного», «неверного», «непостоянного», «непредвиденного», то есть жребия, который мог выпасть как счастливый, так и несчастный. Этот смысловой ряд представлен словами: «кошь» – корзина, плетеный возок для снопов, «кошелка», «кошель», «кошуля» – различные плетеные емкости для зерна, хлеба и других продуктов, «кошара» – плетеный хлев, куда загоняют живое богатство – овец. Так Макошь стала наделяться функциями покровительницы наполненных кошей, матери урожая, богини плодов хозяйственного года[541].

Относительно прочих персонажей славянской мифологии (Морена, Ярила, Купала, Ладо, Дидо, Лель, Полель, Позвизд и т. д.) источники не дают надежных сведений, которые позволили бы причислить их к уровню богов, а в ряде случаев – даже просто удостоверить, что речь не идет об ошибке или фантазии упомянувшего их автора[542].

У поморских славян имелся языческий дьявол, поклонение которому Гельмольд описал в следующих словах: «Есть у славян удивительное заблуждение. А именно: во время пиров и возлияний они пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом, не скажу благословения, а скорее заклинания от имени богов, а именно, доброго бога и злого, считая, что все преуспеяния добрым, а все несчастья злым богом направляются. Поэтому злого бога они на своем языке называют дьяволом, или Чернобогом…» Из других источников известно, что противник Чернобога звался Белобог – это второе имя божества Святовита, храм которого располагался в городе Аркона, на острове Рюген. Предания о Белобоге (Белуне) и Чернобоге распространены также на Украине и в Белоруссии, однако неизвестно, принадлежат ли они к древнейшему пласту общеславянской мифологии или являются более поздним заимствованием.

Связь человека с божеством определялась отношениями родства. Слово о полку Игореве называет славян «Дажбожьими внуками» – и это не христианское духовное сыновство «по образу и подобию», а самое настоящее телесное – плоть от плоти. Происхождение славян «от крови богов» отмечал также Гельмольд.

При некотором соответствии фигур восточнославянского пантеона божествам греческого Олимпа первым не хватало главного – духовного, этического и интеллектуального элементов: они олицетворяли только силы природы и ничего более. Поэтому при сравнении славянский Олимп выглядит лишь бледной тенью греческого. Христианство застало восточнославянское язычество не в период его наивысшего расцвета, как в Греции и Риме, а в момент его становления, неразвившимся и неокрепшим.

Религиозные представления о душе и загробной жизни также несли на себе отпечаток неразвитости, дуализма. С одной стороны, они возвысились до идеи бессмертия души, с другой – душа, по понятиям восточных славян, все еще была тесно связана с материальным началом – паром, дымом, ветром, что нашло отражение в словах «дуть», «душно»[543]. Порой она представала в образе птицы. Так, упоминавшиеся навьи, по существующим поверьям, оставляли в натопленной бане птичьи следы.

Религиозная мысль восточных славян дошла и до идеи рая, носившего название «ирий», – страны тепла и света, но это был вполне земной рай, помещавшийся где-то на востоке или на юге, откуда прилетели перелетные птицы. Владимир Мономах, один из образованнейших представителей христианской культуры в Древней Руси, говоря о перелетных птицах, прибывших из-за моря, все-таки пишет: «сему ся подивуемы, како птица небесныя из ирья идут…» Загробная жизнь в ирии мыслилась как продолжение земной, подтверждением чему служат бытовые вещи, обнаруженные археологами в восточнославянских могильниках.