Радуга и Вереск - Олег Ермаков

Слева в тумане плыла громада собора с серыми куполами и золотыми луковицами. Внизу темнела фигура Кутузова. Косточкин любил фотографировать памятники. Наведя объектив, он сделал пару кадров и сказал, что коллекционирует памятники… в них есть какая-то тайная жизнь.

— Как в «Каменном госте», — ответила Яна.

— Или в «Нильсе и гусях», — сказал Косточкин.

— Мультфильм смотрели? — поинтересовалась Яна.

Косточкин ответил, что и мультик, конечно, но, наверное, и книжку читал…

— Или родичи читали, — добавил он. — У меня сложилось впечатление, что вообще-то Аркадий Сергеевич… недолюбливает поляков.

Яна кивнула.

— О, да. Это его пунктик. И выскочил он чертиком из табакерки.

— Как?

— А вот так. Приехал один наш дальний родственник из Вроцлава, на беду очень хороший гитарист, рыжий Патрик, профессиональный музыкант, как и жена Охлопьева… — Яна посмотрела на Косточкина и озадаченно проговорила: — Но… это уже в некотором роде семейные дела?..

Она как будто спрашивала. Косточкин коснулся двумя пальцами козырька своей итальянки, мол, понимаю и не настаиваю.

— И вообще это какие-то не те разговоры, — сказала она. — Ведь мы на линии Эттингера? Федора Андреевича фон Эттингера? И его романа «Башня Веселуха». Кстати, вы знаете полное название?.. А оно такое: «Башня Веселуха, или Смоленск и жители его двести тридцать лет назад». И такого названия вы больше не найдете в мировой литературе. Оно — живет во времени. Изначально лет было меньше: «…и жители его шестьдесят лет назад». То есть столько было лет, когда в Санкт-Петербурге книгу впервые напечатали. И уже вон сколько прошло.

— О чем же говорили двести тридцать лет назад?

— Двести тридцать один год уже, — поправила Яна. — Книгу переиздали в прошлом году, как сказал Стас. О чем? Не знаю. О войнах и царях.

— Это был Николай Палкин у нас?.. Тогда о нем и толковали, наверное. Жалели декабристов…

— Тень палки снова на всем.

— Хм, а декабристы — белоленточники? — спросил Косточкин.

— Примерно.

— Вряд ли декабристам помогали…

— Американские империалисты?.. И что толку от их белоснежности? Все равно повесили, а идеи так и не прижились.

— Да? А семнадцатый год?

— Ого, двести лет еще рабского терпения. И чем все это обернулось? И снова — терпение, первомайские демонстрации… Пока уже само все не развалилось.

— Не без помощи извне, — заметил Косточкин, пребывая в некотором удивлении.

Вообще он скорее был согласен с тем, что говорит Яна, но вот язык почему-то не повиновался, отказывался подчиняться… Почему-то хотелось возражать. Наверное, все-таки он был как-то не в себе, вот будто выпил пару стаканчиков текилы с солью.

— О господи, и вы туда же? Происки Запада?

— Ну не знаю… Что вижу, то пою. Вот ваша крепость: лучше всего сохранились восточная и южная части. А западная — напрочь снесена.

Яна сверкнула серебром, хотела возразить, но приложила пальцы к губам… отняла и улыбнулась.

— Интересное наблюдение, сразу виден фотограф. Хотели бы сфотографировать крепость в семнадцатом веке? Или хотя бы в восемнадцатом, когда в санях тут и ехал капитан Кайсанов?

— Иногда мне кажется, что я это и делаю, — тут же отозвался Косточкин.

— Правда?

Зазвучала музыка, она мгновенье хлопала глазами, как будто застигнутая врасплох, потом сунула руку во внутренний карман.

— Да?.. О, привет. Что?.. А, все устроено, конечно. Там. Да, там. Кто будет еще? Приедут?.. О, замечательно. Конечно, добро пожаловать. Конечно. Да… Я?.. Немного решила проветриться… Да, так вот пройтись… Ага. Сколько можно. Ну и завтра уже назад.

Косточкин смотрел по сторонам, стараясь не слушать, но сам-то все отлично слышал и понимал, что разговор, кажется, с Вадимом… Но порой голос девушки тонул в шуме проносившейся машины. И все-таки, похоже, она так и не сказала, что гуляет по любимому городу не одна, не сказала, не сказала, если, конечно, он ничего не упустил.

Девушка извинилась, пряча мобильник. Некоторое время они шли вверх молча. Косточкин-то свой мобильник просто вырубил. Ему уже ни с кем больше и не хотелось ни о чем говорить.

— Нет, все же трудно настроиться на линию Эттингера, — сказала девушка.

— Надо отключить мобильник, — посоветовал Косточкин.

— Хм, надо хотя бы прочесть книгу. А мне — перечитать. И еще… на этом настаивал Стас, они по маршруту ходили с шампанским. Потому что герои пили шампанское у купца в доме, да еще купец приговаривал, что смоляне мастера это делать и на первой не останавливаются. Но… кажется, это и ни к чему, — пробормотала она растерянно-вопросительно.

— Да! — с жаром выдохнул Косточкин.

Девушка взглянула на него и засмеялась.

— Сестренка вас вчера все порывалась вызвать на торт. Даже стащила мой мобильник, но так и не отыскала «дядю Пашу». И она, конечно, немного дуется за ваш отказ.

Косточкин сиял. Правда Яна тут же добавила, что сестренке кажется, будто примерно такой фотограф и сочинял сказки для Алисы. Но сияния это замечание не уменьшило на лице Косточкина. Наоборот, он важно кивнул и ответил, что у него такое подозрение тоже появилось в этом городе. Может, идущая фотоссесия и есть самая настоящая сказка. Вообще, в гостинице он смотрел фильм «Рукопись, найденная в Сарагосе», и теперь ему хочется назвать свою поездку сюда так: «Город, найденный в рукописи». Но что за рукопись, он и сам не знает. Девушке это понравилось. Она ответила, что, возможно, все так и есть: действительность — это чья-то рукопись, пока не проявленная. Косточкин сразу же подхватил ее метафору и уточнил, что тогда это фотокнига.

Они поднялись до больших круглых часов на углу старого дома. Косточкин оступился в лужицу со снегом, ловя видоискателем часы.

Московитов было многажды больше защитников замка, но, так как они вынуждены были охранять свои острожки вокруг крепости от возможного нападения отряда Гонсевского и Христофора Радзивила, стоявшего под Красным, то и бросить значительные силы на штурм не могли. Нападение было отбито, пролом заделывали день и ночь пахолики, шляхтичи, смольняне, забрасывали землей, камнями, бревнами, засыпали кирпичи, обагренные кровью, оттащив трупы и зарыв их на склоне оврага с молитвой монахов и ксёндзов. Были погибшие и в своих домах. Несколько домов сгорели. Воздух в городе плыл тяжкий, все еще цветочный и горький от гари. По оврагам цвели черемухи, в садах доцветали поздние яблони. Лошади подыхали от бескормицы. Болели люди. Смерть забирала раненых после мучений в гноище. По башням и на пряслах сидели вороны в ожидании падали. Город, воспетый Куновским, медленно превращался в ужасный склеп. Но сдаваться воеводы не думали. Гонсевский обещал помощь, то и дело тревожа нападениями войско Шеина. В Варшаве король, по слухам, собирал войско на поход к Смоленску. Так что дело не казалось безнадежным. К Гонсевскому уже шел отряд с пехотинцами и драгунами из Голландии, набранными Янушем Радзивилом, сыном Христофора Радзивила.