Гибель гигантов - Кен Фоллетт

От ощущения свободы у него закружилась голова. Здесь его никто не знал. В Эйбрауэне, да и во время поездок в Кардифф он все время был в поле зрения кого-то из друзей или родственников. А в Лондоне он мог идти по улице за руку с хорошенькой девчонкой — и его родители никогда об этом не узнали бы. Не то чтобы ему хотелось, но само чувство, что это возможно — а вокруг было так много хорошеньких и красиво одетых девчонок — просто пьянило его.

Через некоторое время он увидел автобус с надписью «Олдгейт» и вскочил в него. Этель в письме писала про Олдгейт.

Расшифровав письмо, он испугался. И он не мог рассказать о нем родителям. Он дождался, пока они уйдут на вечернюю службу в Вифезду — куда сам больше не ходил — и написал записку:

Милая мама!

Я волнуюсь за нашу Эт и поеду ее искать. Извини, что тайком — не хочу скандала.

Твой любящий сын

Билли

Так как было воскресенье, он уже вымылся, побрился и переоделся в лучшую одежду. Костюм у него был поношенный, перешедший к нему от отца, зато на нем была чистая белая рубашка. В Кардиффе в зале ожидания он вздремнул и успел на первый, «молочный» поезд, идущий ранним утром.

Кондуктор сообщил, что они приехали, и Билли сошел. Дома вокруг стояли бедные, много развалюх, в уличных ларьках продавалась поношенная одежда, в гулких лестничных колодцах играли босоногие дети. Он не знал, где жила Этель, — на письме не было обратного адреса. Единственной зацепкой была фраза: «Я работаю по двенадцать часов в день в мастерской Мэнни Литова».

Как ему хотелось поскорей рассказать Этель эйбрауэнские новости. Что забастовка закончилась ничем она могла узнать и из газет… Стоило ему вспомнить об этом, как его охватывало негодование. Начальство могло себе позволить все что угодно, ведь у них на руках все карты. Они владеют шахтами и домами — и ведут себя так, будто им принадлежат и люди. Из-за имущественного ценза большинство шахтеров не имели права голоса, член парламента от Эйбрауэна был консерватором и, без сомнения, поддерживал «Кельтские минералы». Отец Томми Гриффита, помнится, говорил, что ничего не изменить без революции — такой, как была во Франции. А отец Билли говорил, что нужно, чтобы к власти пришло правительство лейбористов. Билли не знал, кто из них прав.

Он подошел к дружелюбному на вид молодому человеку и спросил:

— Вы не знаете, как мне пройти к мастерской Мэнни Литова?

Тот ответил на языке, похожем на русский.

Билли попробовал спросить другого, на этот раз его выбор пал на англоговорящего, но тот никогда не слышал про Мэнни Литова. Олдгейт был совсем не похож на Эйбрауэн, где любой встречный знал дорогу в любое место в городе. Неужели он заехал в такую даль — и потратил столько денег — лишь для того, чтобы вернуться ни с чем?

Но он не собирался сдаваться. Он стал осматривать оживленную улицу, выискивая англичан, которые шли по какому-то делу, неся инструменты или толкая тележку. Еще пятерых он спросил безрезультатно, а потом ему попался мойщик окон с лестницей.

— Мэнни Лиова? — спросил мойщик. Он ухитрился произнести «Литова», проглотив букву «т», хотя обычно при произнесении этой буквы во рту словно происходит маленький взрыв. — Пшиф тежды?

— Прошу прощения, — вежливо произнес Билли. — Что вы сейчас сказали?

— Пшиф тежды. Брюк, рубах…

— Ну… Да, наверное… — сказал Билли, приходя в отчаяние.

Мойщик окон кивнул.

— Ща прям, четь мили, томаправ.

— Прямо? — уточнил Билли. — Четверть мили?

— Ну да, инправ.

— Направо?

— Нарк рав рад.

— На Арк Рав-роуд?

— Мим не п-дешь.

В итоге название улицы оказалось Оук Гроув-роуд.[18]Правда, там не только дубов, а никаких вообще деревьев и в помине не было. Это была узкая извилистая улочка с кирпичными домиками-развалюхами, запруженная людьми, лошадьми и ручными тележками. После новых расспросов Билли оказался у дома, зажатого между пабом «Гусь и пес» и заколоченным магазином с вывеской «Липман». Дверь была распахнута настежь. Билли поднялся по лестнице на верхний этаж и очутился в комнате, где два десятка женщин шили униформу для британских солдат.

Все они жали на педали машинок и, казалось, не замечали его, пока наконец одна не сказала:

— Входи, красавчик, мы тебя не съедим! Хотя, если подумать, может, я бы и согласилась попробовать…

Все покатились со смеху.

— Я ищу Этель Уильямс, — сказал он.

— Ее нет, — ответила одна женщина.

— А почему? — спросил он испуганно. — Она что, заболела?

— А тебе что за дело? — Женщина оторвалась от машинки. — Меня зовут Милдред. А ты кто такой?

Билли смотрел на нее. Она была симпатичной, несмотря на выступающие передние зубы. На губах ярко-красная помада, из-под чепца выбиваются светлые кудри. Она куталась во что-то серое и бесформенное, но когда направилась к нему, он заметил, как она покачивает бедрами. Он так засмотрелся, что не смог сразу ответить.

— Ты ведь не тот ублюдок, который ее обрюхатил и смотался, а? — поинтересовалась она.

Тут к Билли вернулся дар речи.

— Я ее брат! — сказал он.

— Да?! — воскликнула она. — Ебеныть, так ты Билли?

У Билли отвалилась челюсть. Он еще не слышал, чтобы женщина произносила такие слова.

Она рассматривала его без всякого стеснения.

— Да, вижу, ты действительно ее брат, хотя выглядишь старше шестнадцати, — сказала она уже мягче, и у него потеплело внутри. — У тебя такие же темные глаза и волнистые волосы.

— Где мне ее найти? — спросил он.

Она смерила его вызывающим взглядом.

— Мне известно, что ей не хочется, чтобы ее родственники знали, где она живет.

— Она не хочет, чтобы знал отец, — сказал Билли, — а мне она написала письмо. Я стал волноваться, сел на поезд и приехал.

— Что, прямо специально приехал из этой чертовой дыры, из Уэльса… или откуда там?

— Никакая это не дыра! — возмутился Билли. Потом пожал плечами и добавил: — Хотя, может, и так.

— Мне нравится, как ты говоришь, — сказала Милдред. — Словно песню поешь.

— Вы знаете, где она живет?

— А мастерскую ты как нашел?

— Она написала, что работает у Мэнни Литова в Олдгейте.

— Ну ничего себе, прямо Шерлок Холмс какой-то! — сказала она с невольным восхищением.

— Если вы не скажете, как ее найти, скажет кто-нибудь другой, — произнес он уверенно, хотя вовсе так не думал. — Я не уеду, не повидавшись с ней.