Ведьма и тьма - Симона Вилар

– Я тоже видел, как Святослава убили, – отозвался еще один из воев. – Я рядом был. Печенеги его и колом проткнули, и огнем жгли… потом голову отделили от тела. Я ранен был, упал, но сознания не потерял… Мертвым прикинулся. Печенеги вопили дико, ликуя, прямо по мне топтались. Но я видел, как они голову Святослава на пику надели и понесли. Они почитай всех наших обезглавили. Но я улучил момент и смог отползти к реке…

– А руководил ими все тот же Калокир проклятый! – сквозь сжатые зубы процедил Варяжко. – Да идет за ним тьма, да утащат его душу мары за черту на вечное мучение!

– Так и будет, Варяжко, – глухо прошипела Малфрида, поднимаясь. – И уж я об этом позабочусь.

Она уже отходила, когда ее окликнул один из уцелевших воев:

– Калокир твой не так и плох, чародейка. Он внучек твоих хотел спасти, я видел, как он их уводил, когда печенеги терем захватили. Но Малуша сама их порешила, чтобы княжны в полон не попали. А потом и себя… Может, поторопилась дочка твоя? Может, Калокир отстоял бы их… Спас…

– Это ромей спас бы? – резко подскочил Варяжко. – О чем толкуешь, Звенислав? Я ведь в разведке был, когда суда князя еще выше острова стояли, Святослав сам меня послал той ночью, вот я и увидел, что Калокир у них за своего. Думал, успею наших упредить, что копченые на Хортице хозяйничают… да не успел. А Калокир этот… От нас бежал, как тать, когда мы еще в понизовье плыли, и Святослав тем очень опечален был. Воевода Волк обещал князю вернуть патрикия живым или мертвым… Да где тот Волк? Сгинул, как и остальные…

– Ох, всех наших порешили, всех!.. – горестно твердил еще один из воев. Сидел, обхватив голову руками и покачиваясь. – Ладьи наши пожгли, людей порешили без жалости. Да еще и надругались над телами – почитай каждого павшего колом осиновым протыкали, словно нежить, головы мертвым секли да на копья поднимали. Нас ведь хоть и мало из похода вернулось… а все же рать была. А так… Мы вон, кто уцелел, уже в степи друг дружку поодиночке искали. Может, и еще кто жив остался?..

Малфрида уже не слушала. Ярость испытывала такую, что еле сдерживалась, чтобы клыки не объявились, когти не прорезались. Незачем ей этих утомленных воев еще и ведьмовством пугать. И ушла от них, не оглядываясь, не слыша окликов.

Дочь ее погибла… Вроде и не ладили они с Малушей, но родная же кровь! И внучки… она ведь их почти не знала. И князь полег. А Калокир… Калокир… Калокир!

Обуреваемая гневом, едва смогла вспомнить заклинание, чтобы оборотиться буйным туром. Шла мощно, земля под копытами дрожала. Задавлю, затопчу, не помилую!..

Но к Хортице подлетела уже сизым ястребом. Сделала пару кругов над верхним краем острова, где вышки деревянные стояли. Печенеги терем не тронули, свет оттуда пробивался, гул шел. Обычно копченые в хоромах сидеть не любят, но, видно, такое у них было гулянье, что даже жечь постройки не стали. Ходили веселые, приплясывали, песни горланили, визжали пронзительно. Костры их повсюду дымили, кони привольно паслись за частоколом бывшей крепостцы русов. А над частоколами, куда ни глянь, на острых пиках – головы витязей русских. Вон и воевода Вышата, вон кто-то из «волчат» воеводы Волка. Головы Святослава ястреб-ведьма не заметила. Опустилась на кровлю, перебирала когтистыми лапами. Закат уже почти догорел, дымом тянуло так, что ей, птице вольной, только и оставалось, что перья ерошить и клекотать.

Заставила себя произнести заклятие – и обратилась кошкой черной. Запахи стали еще острее – дыма, горелого мяса, а пуще всего дух самих степняков ощущался. Малфрида-кошка, осторожно перебирая лапами, спустилась по гонтовой кровле, ловко спрыгнула на гульбище, откуда можно было заглянуть в широкие окна главной хоромины. Шумно там было, весело. Печенеги сидели, развалясь на скамьях, жрали мясо, пили из бурдюков, толкались, хохотали. Все были хмельные, веселые, но при оружии. Хмель позволил им расслабиться после совершенного, но страх все же таили. На чужом острове, да и неизвестно, долго ли им тут жировать-пировать.

Черная кошка прыгнула на подоконник. Ее не замечали, а она все видела своими светящимися желтыми очами с узким продолговатым зрачком. И хана Курю тоже. Хан восседал на высоком месте, где один лишь Святослав имел право сидеть. Этот же развалился, ногу в узорчатом сапоге через резной подлокотник перебросил. Меховая шапка сидела на нем косо, подвески, вплетенные в косы, бренчали при каждом движении.

Поднялся хан лишь тогда, когда в проходе между столами появился лохматый печенежский шаман – весь в амулетах костяных, в высокой шапке, бубенцами увешанной. Он что-то нес на вытянутых руках, бережно, как несут воду, которую боятся расплескать. Но кошка все же разглядела, что это оголенный череп на чем-то вроде подноса.

Хан Куря шагнул навстречу шаману. И прикрикнул на галдевших сотрапезников, призывая их к тишине. Бережно взял чашу-череп и поднял над головой. Гул вокруг стал стихать, и тогда Куря заговорил. О чем – непонятно, но в голове кошки, словно по воле ведьмы, стало проясняться. Вспомнилось, как когда-то внимательно слушал хан о неком болгарском правителе, который сделал из черепа своего павшего врага такую же чашу и пил из нее, приговаривая: «Пусть же и наши дети будут такими, как он!»

И вот Куря пьет свой кумыс из черепа Святослава, да еще надеется, что слава и сила князя Руси ему достанутся!

Кошка-ведьма зашипела злобно и спрыгнула на пол светлицы. Никакого заклятия не понадобилось, чтобы взъярившаяся в ней злая сила сделала ее чудищем огромным – половицы так и затрещали под мощными когтистыми лапами. И тесно вдруг сделалось в хоромине, сбило чудище столы тяжелые, лязгнули огромные клыки, на ходу рванув кого-то из печенегов.

Оглушительно вопя, заметались перепуганные печенеги, кто-то схватился за тесак, когда невесть откуда возникшее чудище оказалось прямо перед ним. И закричал, когда рука с тесаком была отхвачена по самое плечо. А потом и кричать перестал – заглотила его бездонная пасть, только кровь брызнула да еще дергающиеся ноги в остроносых сапогах в сторону отлетели.

Чудище же, отшвыривая и раздирая всякого, кто оказывался на пути, двинулось туда, где с чашей-черепом в руках метался у бревенчатой стены в поисках выхода вопящий хан Куря. Ох, давно надо было его прикончить! Еще тогда, когда впервые почуяла ведьма идущую от него, еще мальца, губительную силу… или когда юнцом щеголеватым беседовал со Святославом среди степного ковыля. Да сколько таких возможностей было! Но злая Недоля не открывала свои тайны, мутила разум, таила… Но теперь-то, теперь!..

Хан так и не выпустил чашу, когда его заслонили верные батыры, направили острия копий на чудище, стали колоть. И Малфрида взревела, ощутив, как каленое железо вонзается в плоть, пробивает чешую на груди, замотала тяжелой головой, когда острия норовили угодить в ее желтые глаза с узким черным зрачком. Железо каленое, оно и против нечисти сила немалая. Да и сзади стали напирать, чудище завыло, когда кто-то с силой вонзил в его хребет острие копья, навалился. Хлестнув длинным хвостом, Малфрида отбросила напавшего, да так, что расплющила о стену. И рванулась вперед в прыжке, разбрасывая стражников хана, хрустя печенежскими костями и ощущая сладость крови врагов.