Страх и отвращение предвыборной гонки '72 - Хантер С. Томпсон

Ред.: Почему бы больнице не обнародовать историю болезни пациента?

ХСТ: Ну, каков вопрос, таков ответ.

Ред.: Иными словами, это была неправда. Он просто не захотел привозить записи.

ХСТ: Ну, вы пошли бы к психиатру, который, как вы полагаете, захочет обнародовать ваш диагноз?

Ред.: Нет, но он обещал Макговерну записи и не предоставил их. Он мог бы привезти их.

ХСТ: Да, мог бы.

Ред.: Мог бы.

ХСТ: Макговерн так и не увидел эти записи до самого конца кампании, но к тому времени ему это уже было не нужно.

Ред.: Хорошо, теперь вернемся к восприятию и реальности — и к Манкевичу.

ХСТ: Когда я говорил с Манкевичем о медицинских документах Иглтона, он отрицал, что вообще что-либо об этом знает, в то время как на самом деле он точно знал все, о чем я только что рассказал… О тяжелом психозе и т. д…

Ред.: Что позже он и сказал Хейнсу.

ХСТ: Я задавал ему точно такие же вопросы.

Ред.: И он отрицал это.

ХСТ: Верно, он отрицал это. Но он сказал мне, что я должен отправиться в Сент-Луис и поискать эти документы самостоятельно. Он сказал: «Я удивлен, что никто из вас еще не отправился туда и не поработал над этим», — имея в виду журналистов. И намекал, что записи там есть, но это было все, на что он мог пойти. Они боялись, как я уже сказал… Ну, они хотели, чтобы информация поступила от кого-то другого, не из лагеря Макговерна, и тогда бы она вызвала больше доверия, а иначе это выглядело бы…

Ред.: Словно они пытаются заставить Иглтона выглядеть плохо.

ХСТ: Да, и Иглтон продолжал обвинять их в этом, постоянно твердя, что эти ублюдки испоганили его карьеру, а теперь еще и пытаются очернить его, чтобы самим быть в шоколаде. В то время как на самом деле Макговерн и шесть его лучших людей знали, что информация там есть и ее можно получить на руки, но не могли сделать это… Я хотел отправиться туда и попытаться купить ее или найти кого-то, кто смог бы украсть ее из сейфа больницы Реннарда.

Ред.: Какой больницы?

ХСТ: Больницы Реннарда. Эта информация находится в Сент-Луисе.

Ред.: Она все еще там?

ХСТ: Да, но это не публичные сведения.

Ред.: Я понимаю, но они могут быть обнародованы по просьбе пациента.

ХСТ: Да, по просьбе пациента.

Ред.: Значит, общественность восприняла Макговерна как плохого парня, тогда как на самом деле плохим парнем был Иглтон. И Макговерн так и не оправился от этого удара по его имиджу.

ХСТ: Нет, не оправился, это очень повредило ему… У Пэта Кэдделла имеются убедительные данные на этот счет. Опросы, проводившиеся в июле и с сентября по ноябрь, показывают, что дело Иглтона повредило Макговерну ужасно: цифры просто ушли в минус. Оправиться от такого было невозможно… Ущерб был грандиозным, особенно среди молодых избирателей, на которых основывался запас прочности Макговерна.

Ред.: Почему из-за Иглтона столь многие молодые сторонники Макговерна дезертировали?

ХСТ: Потому что эти люди больше склонны симпатизировать человеку, который проходил лечение в результате нервного истощения, даже если при этом он подвергся электрошоковой терапии. Это не те люди, которые могут сказать: «О, это псих, избавьтесь от него». К тому же раньше они воспринимали Макговерна как антиполитика или «белого рыцаря», как некоторые люди называли его, как честного человека… Не того, кто будет говорить одно, а делать другое. И в этой ситуации с Иглтоном, по его же словам, он был за него на 1000 процентов. А затем развернулся на 180 градусов и попросил того выйти из предвыборной связки.

Ред.: Это было в тот момент, когда Макговерн сказал о «1000 процентах»?

ХСТ: Один из странных вопросов без ответов, говорил ли Макговерн на самом деле о 1000 процентов кому-либо, кроме Иглтона.

Ред.: Ладно, кто сообщил, что Макговерн сказал: «Я за вас на 1000 процентов»?

ХСТ: Иглтон и сообщил об этом.

Ред.: Иглтон сообщил об этом, но Макговерн никогда не отрицал этого… Хотя он не мог, разумеется.

ХСТ: Он не отрицал этого, и Манкевич объяснил мне… Он сказал, мы должны были сделать это. Мы пришли к той точке, когда надо было или всецело поддержать его, или от него избавиться. Третьего пути не было.

Ред.: Так что они решили всецело его поддержать. Что же заставило их изменить свое мнение?

ХСТ: Реакция по всей стране… партийной иерархии… в основном людей, связанных с финансами. Поток денег был полностью остановлен.

Ред.: Денежный поток был остановлен из-за Иглтона? Был ли тут какой-либо… Другими словами, спонсоры говорили, что вы должны избавиться от Иглтона или они перестанут финансировать кампанию?

ХСТ: О, дело было не только в спонсорах… Они сказали это… Но были также и Джин Вествуд, Ларри О’Брайен, мэр Дейли — все профессионалы, которые сказали, что мы просто не можем работать так дальше. Манкевич сказал то же самое. Как только история Иглтона была обнародована, он сказал: «Давайте избавимся от этого парня».

Ред.: Фрэнк сказал это? «Давайте избавимся от этого парня?» Прямо так?

ХСТ: Да. Хейнсу Джонсону Манкевич сказал, что говорил за себя и за Гэри Харта, когда отправился к Макговерну сразу же после того, как они получили эту информацию об Иглтоне — исходную информацию, материал, который был опубликован. Он сказал: «Я помню, как в тот вечер назвал его Джорджем, чего поклялся не делать во время кампании. Я сказал, что говорил за Гэри и за себя». Манкевич сказал Макговерну: «Давайте избавимся от этого парня».

Ред.: Это был первый раз, когда он назвал сенатора Макговерна Джорджем? Это необычно.

ХСТ: Да, это озадачивало меня в течение всей кампании, потому что я помню, как впервые встретился с Макговерном в доме Тома Брейдена еще в декабре… Он пришел на обед, и казалось, что самой естественной вещью в мире будет называть его Джорджем… Точно так же, как я называл Тома Брейдена, обозревателя Washington Post, Томом и как люди называли бы Роберта Кеннеди Бобби. Одной из показательных особенностей избирательной кампании Макговерна было то, что никто, в том числе Манкевич, который был ближайшим к нему человеком, не называл его иначе как «сенатор», и точно так же и все остальные обращались к нему, что поразило меня.

Сначала я называл его Джорджем, но потом начал чувствовать себя как-то странно, потому что был единственным человеком, который звал его так. Ну, еще моя жена звала его так… Я никогда не слышал, чтобы кто-то еще обращался к нему по имени.

Ред.: Как вы звали Хьюберта Хамфри? Вы разговаривали с ним лично?