Невидимая сила. Как работает американская дипломатия - Уильям Бёрнс

новые возможности. Она понимала, что американо-иранская ядерная дипломатия нуждается в новых инициативах. В ближайшей перспективе такая возможность могла появиться непосредственно на переговорах, когда Хавьер Солана, де-факто министр иностранных дел ЕС, должен был представить Ирану обновленные предложения «Группы 5 + 1». Суть этих предложений сводилась к требованию заморозить иранскую ядерную активность, в том числе обогащение ядерного сырья, в обмен на приостановку санкций, наложенных Советом Безопасности ООН, что создало бы пространство для переговоров о заключении всеобъемлющего ядерного соглашения. Солана изложил этот план в Тегеране в июне 2008 г. Иранцы обещали дать ответ на предстоящей в июле сессии в Женеве. Райс решила получить разрешение президента на мое присутствие на этой встрече, а заодно и его благословение на реализацию идеи создания «секций интересов».

В начале июля, утром, мы с госсекретарем Райс поехали на ее очередную встречу с президентом Джорджем Бушем – младшим, чтобы передать ему наши предложения. Срок его пребывания в президентском кресле подходил к концу, седых волос прибавилось, но присущие ему учтивость и доброжелательность остались прежними.

Когда я вошел вслед за госсекретарем, президент со знакомой с улыбкой воскликнул:

– Бёрнс, дорогой! Хорошо, что вы вернулись в Вашингтон.

Вице-президент Чейни, сидевший на кресле рядом с президентом, не выразил бурной радости в связи с моим возвращением. Мы с госсекретарем Райс уселись на диван рядом с Бушем, и она быстро изложила наши предложения. Президент задал несколько вопросов, касающихся работы «секций интересов». Возможность повлиять на поведение иранцев на переговорах в Женеве он оценивал скептически, но сказал, что оба предложения стóит реализовать. Вице-президент начал было возражать, ссылаясь на то, что мы не должны вознаграждать иранцев своим присутствием на встрече. Но президент прервал его.

– Дик, – сказал он, махнув рукой, – я это знаю, и я к этому готов.

Я подумал, что многое изменилось после первого срока пребывания Джорджа Буша – младшего в президентском кресле и подготовительного периода к войне в Ираке. Дипломатия наконец стала востребованной.

19 июля в Женеве в условиях пристального внимания СМИ я нарушил табу на прямое участие США в переговорах по ядерной проблеме. Вместе с коллегами из «Группы 5 + 1» я сел за длинный стол в тесном конференц-зале, расположенном в Старом городе. Госсекретарь Райс и Стив Хэдли напомнили мне, что СМИ будут освещать открытие первой сессии и что перед камерами я должен сохранять серьезное выражение лица и вести себя сдержанно. Кроме того, во время встречи они советовали ничего не говорить и просто наблюдать за тем, как иранцы будут отвечать Солане. Первая рекомендация была правильной, вторая – нет. Если присутствие на переговорах имело целью подчеркнуть серьезность наших намерений и показать иранцам, что в дипломатии они младенцы, молчание играло против нас. Глядя через стол прямо на Саида Джалили, возглавлявшего иранскую делегацию, я сделал простое заявление, выразив надежду на то, что иранцы поняли значение сигнала, который мы посылаем, присоединяясь к переговорам. Мы знаем, чтó поставлено на карту в связи с ядерной проблемой; мы полны решимости воспрепятствовать созданию Ираном ядерной бомбы и заставить его соблюдать взятые на себя международные обязательства; мы твердо поддерживаем предложения «Группы 5 + 1». Я также подчеркнул, что Ирану представилась редкая возможность воспользоваться благоприятными обстоятельствами, и выразил надежду, что он сумеет реализовать ее.

Джалили тщательно записывал сказанное мной, причем с его лица не сходила легкая улыбка. И он, и многие его коллеги поглядывали на меня косо – их, видимо, нервировало присутствие на переговорах американцев. После моего выступления Джалили пустился в почти сорокаминутные философские рассуждения о культуре и истории Ирана, а также конструктивной роли, которую эта страна могла бы играть в регионе. Когда Джалили хотел уйти от прямого ответа – а в данном случае он, разумеется, именно этого и хотел, – он умел сбивать собеседника с толку и напускать туману. Во время своего выступления он вскользь заметил, что все еще читает иногда лекции студентам Тегеранского университета. Я не позавидовал студентам.

Закончив выступление, Джалили передал присутствующим иранский «рабочий документ». При переводе на английский эта бумага по ошибке была названа «документом ни о чем»[145], что, в общем-то, правильно отражало его суть. Солана и все остальные присутствующие с нашей стороны быстро просмотрели текст. В какой-то момент французский коллега сыграл нам на руку, тяжело вздохнув и пробормотав себе под нос «Чушь собачья», что, видимо, глубоко задело Джалили – как, впрочем, и меня; я с трудом смог сохранить серьезную мину. К счастью, камер в помещении уже не было.

В кратком отчете, отправленном госсекретарю Райс вечером, я сообщил, что «пять с половиной часов, проведенных сегодня с иранцами, живо напомнили мне о том, чего мы были лишены все эти годы». Тем не менее наши коллеги из «Группы 5 + 1» были рады физическому присутствию США на переговорах. На русских и китайцев оно произвело особенно сильное впечатление. Каким бы неутешительным ни был ответ иранцев, мы укрепили свои позиции[146].

Ни участие в переговорах в Женеве, ни инициатива по созданию «секций интересов» не привели к сколько-нибудь значительному прорыву, поскольку срок полномочий администрации Джорджа Буша – младшего подходил к концу. Позже, в июле, я присутствовал на негласной встрече госсекретаря Райс с Сергеем Лавровым в Берлине и рассказал ему об идее создания «секций интересов». Лавров с готовностью выразил согласие на передачу Россией этого предложения Али Акбару Велаяти – советнику Верховного руководителя Ирана по вопросам внешней политики. Но сделать это помешала война в Грузии. Русские потеряли интерес к роли посланников, а мы потеряли интерес к русским, и идея так никогда и не была реализована. Мы, однако, отчасти заложили фундамент для намного более активного и творческого подхода Барака Обамы к иранской ядерной дилемме.

* * *

Во время своей избирательной кампании Обама ясно дал понять, что надеется получить мандат на прекращение американского военного вмешательства на Ближнем Востоке и превращение дипломатии в инструмент первоочередного реагирования для защиты интересов США. Он выступал за прямой, без каких-либо предварительных условий диалог с противниками. На начальном этапе кампании это привело к разногласиям с его более жестким конкурентом на праймериз Демократической партии – Хиллари Клинтон. К тому времени, как Обама вступил в должность в январе 2009 г., Иран постепенно становился самым серьезным испытанием для тогдашних конкурентов. Можно ли было при помощи дипломатии, поддерживаемой экономическими и военными рычагами, добиться желаемых результатов и стоили ли прямые контакты с нашими самыми жесткими противниками затраченных на них времени и сил?

Став президентом, Обама обрел в лице Хиллари Клинтон надежного партнера по дипломатии в Иране. По своему складу она была более осторожна, в том числе в отношении