На кресах всходних - Михаил Попов

Хаврон категорически отказался рассказать все, что он знает о Венике, дошел до его имени, как до охраняемой границы в рассказе о Голынке, и остановился. Янина пробовала уговорить, упрашивала, старый болтун вдруг стал старым молчуном, он всячески показывал — жалеет, что проговорился, взял на себя больше, чем полагалось.

Ну хоть жив братец Венечка? И даже этого не сказал Хаврон, но, скорее всего жив, иначе все поведение рассказчика было бы бессмысленно.

Янина понимала, что сейчас, в этом доме, ей все и откроют.

Для этого, собственно, сюда и доставили с такими удобствами.

Глаза привыкли, и обнаружился перед ними беленый дом в заснеженном дворе, невысокий штакетник, калитка. Там дальше собака, неохотно ожившая для своей шумной службы.

Дед постучал тыльным концом кнута в мерзлые доски; звук вышел не очень громкий, но почти сразу в боковой стене дома отворилась дверь, и на крыльцо хлынул поток желтоватого керосинового света.

Уже скоро Янина в расстегнутом пальто и сброшенном на плечи платке сидела в теплой комнате с чистым полом, на стуле с гнутой спинкой у голого стола, над которым тихо властвовала большая лампа с красным матерчатым абажуром.

Напротив стоял абсолютно лысый, очень старый, удивительно лопоухий человек в длинном сером одеянии, которое почти сливалось с полумраком в комнате. Это и был ксендз Волотовский. Он молча смотрел на девушку, имя которой ему было только что сообщено, и перебирал черные четки.

Чувствовалось, что перед ним встала проблема и он пока не знает, как ее решать.

— Ты голодная? Впрочем, что я спрашиваю. — Он говорил по-русски свободно, но с приятно смягчающим речь акцентом. Акцент был не просто польский, а какой-то его личный, пана Волотовского акцент. — Сейчас будем ужинать. Ты тоже.

Последнее было сказано Хаврону, он стал с удовольствием и с шумом разоблачаться, очень польщенный тем, что его не отправляют насыщаться на кухню. Но это не удивляло его, про здешнего ксендза ходили удивительные слухи.

Янина тоже разделась, настороженно села. Она, естественно, ждала, что сейчас заговорят о брате, и неотрывно смотрела на хозяина.

Он обошел вокруг стола, продолжая возиться с четками, решение о дальнейшем поведении все еще не было принято.

Появилась в комнате очень полная женщина с большой белой супницей в руках, из нее торчала поварешка.

— Крупеник, — пропел Хаврон, почти впадая в упоение. Трудно сказать, как там на остальных кресах, но в Понеманье не было супа сытнее. Его еще зовут пшенником и еще как-то, там в разваренной пшенной крупе и картошечка, и морковка, и заправлено все жаренной в большом количестве лука мелко нарезанной свининой.

— Это наша правительница пани Лучковская.

Как только супница встала на особую подставку на краю стола, в комнате появились три новые тени. Мальчик и две девочки. Мальчик и девочка, как потом рассмотрела Янина, близнецы-двойняшки, и младшая с ними.

Хозяин их представил: Эстер и Гедеон, Сара. Старшим лет по пятнадцать, маленькой — примерно одиннадцать. Фамилия у них Бельман.

Эстер тут же стала помогать экономке. Она брала тарелку с супом и ставила перед сидящим за столом: первую перед креслом самого хозяина, потом перед Хавроном, следующей должна была стать Янина. В тот момент, когда девушка с тарелкой раскаленного супа подошла вплотную к гостье, Волотовский сказал:

— А это Янина Порхневич, сестра Вениамина Порхневича.

Эстер на секунду замерла. В глазах ксендза мелькнул ужас, он успел протянуть вперед руку с четками, но было поздно — суп хлынул на голову Янины.

Хотя у события было в свидетелях как минимум пять пар глаз, рассказывали о нем разное. Только Хаврон ничего не видел, он уже набросился жадным ртом на ложку с супом и зажмурился от удовольствия. Видела все пани Лучковская, видел его преподобие, видели все Эстер, Гедеон и Сара. Янина тоже ничего не видела и не могла видеть.

Пани Лучковская, разводя пухлыми руками, твердила только одно: «Яна раптам закрычала». Гедеон и Сара уверенно и сразу заявили, что Эстер споткнулась, поэтому тарелка и опрокинулась. Его преподобие видел все, и все правильно понял, и о случае этом предпочитал не водить разговоров. Как бы сразу отнес к разряду забытого.

Пани Лучковская, бывалая женщина, крикнула, чтобы мгновенно принесли снега с улицы. Гедеон мигом притащил полные горсти, потом бегал еще. Янина сидела со снежной подушкой на голове и начинала все громче подвывать от распускающейся боли.

Эстер — именно ее его преподобие послал за врачом, паном Цвикевичем, и она побежала и обернулась быстро — никто бы не смог упрекнуть в нестарательности. Большой, толстый, рыжий доктор с черным холодным саквояжем появился тоже довольно скоро — жил, можно сказать, по соседству. Он обработал ожог, для чего пришлось остричь часть волос на левой стороне головы. Дал успокоительное. Не задал ни единого вопроса о причине случившегося.

Утром пан Волотовский вошел в маленькую комнатку с железной кроватью и распятием на стене. Сел на табурет рядом с кроватью. Наполовину белая, забинтованная с захватом одного глаза голова лежала перед ним на белой подушке. Черный, заостренный взгляд одного глаза изучал гостя. Его преподобие внешне был действительно примечателен. Очень худой, длинный, сама нескладность в движениях, не было в нем той плавности, что полагается священнослужителю, да еще в возрасте. И был некрасив в общем-то: сухая, абсолютно голая голова и уши, под ненормальным углом к ней приставленные, полупрозрачные — так, по крайней мере, показалось Янине.

— Ты прости ее, — сказал он сразу.

Янина ничего не ответила.

— Пан Цвикевич сказал, что глаз будет видеть.

Вновь молчание в ответ.

— Ты понимаешь, почему она это сделала?

— Она специально?

Его преподобие помолчал.

— Теперь она жалеет об этом. Горько жалеет, я долго разговаривал с нею, но сделала она это специально. И ты должна знать почему.

— Вы скажете, что во всем виноват мой брат.

— В том, что произошло с тобой, виновата Эстер. Твой брат виноват в том, что произошло с семьей Эстер. Не только он, но его вина большая.

Янина лежала молча.

— Я не знаю, что тебе известно и что сообщал Вениамин родным о своих делах. Коротко изложу всю историю. Пан Вайсфельд, предприниматель и торговец, приехал в Сопоцкино из Гродно, где у него было несколько лавок, приехал со своей дочерью Цилей. Там, в Гродно, получилось так, что дочь его познакомилась с твоим братом. Пришли Советы и наложили свою руку на все имущество, хотя частично владение там как-то сохранялось, я в этом разбираюсь плохо. Важно то, что интересы пана Вайсфельда в Сопоцкино был послан отстаивать именно твой брат. И отстаивал хорошо. За несколько дней до начала войны в сорок первом хозяин позвал Вениамина в Гродно, где дал ему новое положение, и он стал к тому же считаться женихом Цили.