Проклятая игра - Клайв Баркер

– Видишь, как давно мы ждем? – сказал Васильев. Потерянные лица все смотрели на Уайтхеда, их рты были открыты. Но никто ни издавал ни звука.

– Я ничем не могу помочь вам.

– Мы хотим успокоиться, – сказал лейтенант.

– Так идите.

– Мы не можем без тебя. Он не умрет без тебя.

И наконец вор все понял. Это пространство, которое он видел в сауне в Убежище, существовало внутри Европейца. Эти призраки были созданиями, которые он поглотил. Иванджелина! Даже она. Они, их полуразрушенные останки, ждали в этой пустыне между жизнью и смертью, пока Мамуляна не затошнит от существования и он не ляжет и не умрет. Тогда и они, наверное, обретут свою свободу. До тех пор их лица будут демонстрировать ему свое беззвучное "О",меланхолически-печальный облик.

Вор покачал головой.

– Нет, – сказал он.

Он не отдаст свое дыхание. Даже ради целого сададеревьев и целой нацииотчаявшихся лиц. Он повернулся спиной к площади Мюрановского и ее жалобным призракам. Солдаты кричали уже совсем близко, скоро они будут уже здесь. Он отвернулся к отелю. Коридор верхнего этажа был все еще здесь, за порогом разбомбленного дома – нереальное совмещение руин и роскоши. Он направился к нему по булыжнику площади, игнорируя приказания солдат остановиться. Крики Васильева были, однако, громче. «Ублюдок!», – неслось ему вслед. Вор отбросил его вопли и шагнул с площади обратно в тепло холла, подняв сразу же пистолет.

– Старенькие новости, – сказал он. – Ими ты не испугаешь меня. – Мамулян все еще стоял в другом конце коридора: минуты, которые вор провел на площади, казалось, пролетели здесь незаметно.

– Я не боюсь! – выкрикнул Уайтхед. – Ты слышишь, ты, бездушный ублюдок? Я не боюсь!

Он выстрелил снова, на этот раз в голову Европейца. Этот выстрел попал ему в щеку. Потекла кровь. Перед тем, как Уайтхед смог бы выстрелить еще раз, Мамулян ответил.

– Нет предела, – дрожащим голосом произнес он, – для того, что я должен сделать!

Его мысль схватила вора за горло и сжала. Старик задергался в конвульсиях, пистолет выпал из его руки, мочевой пузырь и кишки отказали ему в повиновении. Сзади него на площади призраки зааплодировали. Дерево встряхнулось так неистово, что те несколько соцветий, которые еще оставались на нем, были сметены воздухом. Некоторые из них полетели сквозь дверь, преодолевая порог прошлого и настоящего, как снежные хлопья. Уайтхед отлетел к стене. Краем глаза он увидел Иванджелину, плюющую в него кровью. Он начал сползать по стене, тело его извивалось, словно в муках невыносимой боли. Одно слово просочилось сквозь его стиснутые челюсти:

– Нет!

На полу ванной Марти расслышал отказ. Он попытался пошевелиться, но его сознание было слишком замутнено, а избитое тело слишком болело. Держась за ванну, ему удалось подняться на колени. О нем явно забыли – его роль в процедуре была чисто комическим разнообразием. Он попытался встать, но его нижние конечности не слушались, они подогнулись и он упал снова, чувствуя, каждый синяк как два.

В холле Уайтхед, свалившись на четвереньки, нес околесицу. Европеец направился к нему, чтобы нанести последний милосердный удар, но вмешалась Кэрис.

– Оставь его, – сказала она.

Обезумевший Мамулян повернулся к ней. Кровь одинокой струйкой бежала по его щеке.

– Ты тоже, – прошептал он. – Нет предела.

Кэрис попятилась в комнату. Свеча на столе начала ярко вспыхивать и пульсирующее пламя становилось белым и плотным. Европеец смотрел на Кэрис голодными глазами. Его мучила жажда – инстинктивная реакция на потерю крови, и все, что он видел в ней, – это пищу. Как вор, жадный до еще одной клубники, хотя его живот уже был полон.

– Я знаю, кто ты такой, – сказала Кэрис, смотря на него в упор.

В ванной Марти услышал ее слова. «Глупо, – подумал он, говорить ему это».

– Я знаю, что ты сделал.

Дымчатые глаза Европейца расширились.

– Ты никто, – заговорила девушка. – Ты просто солдат, который встретил монаха и задушил его во сне. Что ты сделал такого, чем можешь гордиться? – Яростно бросала она ему в лицо. – Ты никто! Никто и ничто!

Он протянул руку, чтобы схватить ее. Она обежала вокруг карточного стола, но он отшвырнул его – карты рассыпались по полу – и поймал ее. Его рука, как громадная пиявка, присосалась к ее руке, вытягивая кровь и отдавая только пустоту, только бесцельную тьму. Он снова был Архитектором ее снов.

– Боже, помоги мне, – задыхаясь прошептала она. Ее чувства рушились и серая масса потоком заполняла их место. Он вырвал ее из ее тела одним наглым движением и поместил ее в себя, отпустив оболочку, которая упала на пол рядом с перевернутым карточным столиком. Он оттер губы тыльной стороной ладони и взглянул на евангелистов. Они стояли в дверном проеме, уставясь на него. Его тошнило от собственной жадности. Она была внутри его – вся целиком, – и этого было слишком много. И святые еще портили все дело, глядя на него, как будто он был чем-то отвратительным, у темноволосого дрожала голова.

– Ты убил ее, – сказал он. – Ты убил ее.

Европеец отвернулся от обвинений, его организм закипал. Он уперся в стену локтем и предплечьем, как пьяный, собирающийся поблевать. Ее присутствие в нем было мучением. Оно не успокаивалось, а нарастало и нарастало. И ее бурление вызвало еще большее: Штраусс, прорывающий его кишки; собаки у его ног; отворенная кровь и дым; и, затем дальше, намного дальше этих нескольких ужасающих месяцев, – другие испытания: двор и снег, и звездный свет, и женщины, и голод, постоянный голод. И к тому же на своей спине он постоянно ощущал взгляды христиан.

Один из них заговорил – блондин, которого он мог бы захотеть чуть позже. Он, и она, и все они.

– И это все? – потребовал ответа Чэд. – И это все, ты, гребаный лгун? Ты обещал нам Потоп!

Европеец прижал ладонь ко рту, чтобы остановить выходящий дым и представил волну, перекатывающуюся через отель, через город, обрушивающуюся на Европу и смывающую ее целиком с лица земли.

– Не искушайте меня, – сказал он.

* * *

В холле Уайтхед со сломанной шеей стал смутно улавливать в воздухе запах парфюмерии. С того места, где он лежал, ему был виден внешний коридор. Площадь Мюрановского со своим смертоносным деревом уже давно померкла, оставив после себя лишь зеркала и ковры. Сейчас, когда он корчился у двери, он слышал, как кто-то поднимался по лестнице. Он разглядел фигуру, движущуюся в тени, – это онапахла духами. Новоприбывший двигался медленно, но настойчиво, замешкавшись лишь на мгновение у порога, чтобы переступить через скорченное тело Уайтхеда, и продолжая свой путь к комнате, где двое людей недавно играли в карты. Это было совсем недавно: они болтали за игрой, и старик воображал, что он еще может заключить новый договор с Европейцем, может оттянуть еще на несколько лет неминуемую катастрофу. Но все пошло прахом. Они преодолели некоторые мелочи, как это делают любящие друг друга существа, и по какой-то непостижимой математической логике пришли к одному – к смерти.