Проклятая игра - Клайв Баркер

* * *

Кэрис выскочила из комнаты не в силах сдержать отвращения. Марти пробыл там чуть дольше. Последнее, что он видел, прежде чем последовал за Кэрис, это был Брир, державший голову за волосы, как некий экзотический фрукт, и наносящий ей боковые порезы.

В холле Кэрис сидела, скрючившись, рядом с отцом; Марти сел около нее. Она поглаживала щеку старика. «Папа?» Он не был мертв, но и не был жив. Его пульс подрагивал, не больше. Глаза его были закрыты.

– Бесполезно... – сказал Марти, когда она затрясла старика за плечо, – он все равно, что умер.

В комнате игр Чэд зашелся в приступе хохота. Очевидно сцена бойни приобрели новый, еще более абсурдный характер.

– Мне не хочется находиться здесь, пока ему не надоест, – сказал Марти.

Кэрис не шелохнулась.

– Мы ничего не можем сделать для старика, – добавил он.

Она взглянула на него, не понимая.

– Он ушел, Кэрис. И нам тоже пора.

В разделочной воцарилось молчание. Это было в некотором смысле хуже, чем смех или звуки работы Брира.

– Мы не можем ждать, – сказал Марти.

Он рывком поднял Кэрис на ноги и подтолкнул к входной двери. Она тихо выругалась.

* * *

Когда они скользнули вниз по лестнице, где-то наверху блондин американец зааплодировал снова.

Мертвец трудился достаточно долго. Интенсивное движение на трассе давным-давно затихло, изредка слышались звуки моторов одиноких «дальнобойщиков», державших путь на север. Брир ничего этого не слышал. Его уши уже давно отказали ему, а его зрение, когда-то столь острое, едва могло различить следы резни, сейчас лежащие повсюду вокруг него. Но когда его зрение померкло совсем, у него еще осталась способность осязать. С его помощью он завершил свое предназначение, измельчая тело Европейца до тех пор, пока стало невозможно отличить одну часть тела от другой.

Чэда утомило представление задолго до того, как была достигнута кульминация. Чиркнув спичкой о каблук, он закурил вторую сигару и вышел пройтись, чтобы узнать, что происходит вокруг. Девушка ушла, герой тоже. «Храни их Бог», – подумал он. Старик по-прежнему лежал на полу, сжимая пистолет, который он каким-то образом вновь вернул себе. Его пальцы подрагивали. Чэд вернулся обратно в кровавую камеру, где Брир стоял на коленях среди мяса и карт, и поднял Тома с пола. Тот был в прострации, его губы почти посинели, и понадобились длительные уговоры, чтобы добиться от него каких-либо действий. Но Чэд был рожден для того, чтобы обращать людей в свою веру и краткий разговор вернул ему прежний энтузиазм. "Нет ничего, чего мы не могли бы сделать, понимаешь? Мы окрещены. То есть мы видели все,правда? И в целом мире нет ничего, чем Дьявол мог бы победить нас, потому что мы были здесь. Ведь мы же были здесь?"

Чэд был воодушевлен своей новообретенной свободой. Он хотел сразу испытать ее и у него появилась интересная идея – «Тебе понравится, Томми!» – навалить на грудь старику. Казалось, Тому было абсолютно наплевать на все и он просто наблюдал, как Чэд спускал штаны, чтобы проделать свою грязную работу, – кишки Тома просто не подчинились бы ему. Однако лишь только Чэд пристроился, глаза Уайтхеда мигнули и раздался выстрел. Пуля прошла на волосок от яичек Чэда и, оставив красную отметину на его молочно-белом бедре, промчалась мимо его лица и ударилась в потолок. Кишки Чэда сдались, но старик был уже мертв; он умер в момент выстрела, который был так близок к тому, чтобы оторвать мужское достоинство Чэда.

– Чик в чик, – сказал Том, чья прострация была сломлена чуть было не состоявшейся кастрацией Чэда.

– Я просто счастливчик, – ответил блондин. Затем они завершили свою месть с максимальным старанием и ушли своей дорогой.

* * *

«Я последний из племени, – думал Брир. – Когда я уйду. Пожиратели Лезвий будут лишь легендой из прошлого».

Он поспешил из отеля «Обитель Демонов», сознавая, что координация движений, которой обладало его тело, быстро исчезает. Его пальцы едва смогли отвернуть крышку канистры с бензином, которую он украл с пола машины, прежде чем подняться в отель, – она стояла в фойе, ожидая своего часа. Его мозгу было столь же сложно оперировать, как и его пальцам, но он старался как только мог. Он не мог распознать те создания, которые обнюхивали его, когда он копался в куче хлама; он не мог даже вспомнить, кто он, за исключением того, что когда-то он видел прекрасные и восхитительные вещи.

Он отвернул крышку канистры и старательно облил себя бензином. Большинство жидкости просто выливалось мимо него. Затем он бросил канистру и стал слепо шарить по карманам в поисках спичек. Первая и вторая спички не зажглись. Третья сработала. Пламя моментально охватило его. В этом огромном факеле его тело скрючилось, принимая сжатую форму, общую для всех жертв пожаров, суставы усыхали под воздействием огня, отчего его руки и ноги поджимались.

Когда наконец пламя угасло, собаки собрались вокруг, чтобы ухватить себе что-нибудь. И не одна из них убежала прочь с визгом от боли в челюстях, порезанных кусками мяса, в которых, как жемчужины в раковинах, таились лезвия бритв, поглощенные гурманом Бриром.

Ветер охватил мир.

Он дул в этот вечер точно с востока на запад, неся облака после целого дня дождя в направлении заходящего солнца, словно они торопились к некоему Апокалипсису прямо за горизонтом. Или же – эта мысль была хуже – они спешили, чтобы убедить солнце удержаться от забвения на один час, на одну минуту, – все что угодно, только бы отложить ночь. Но, конечно, этого не могло произойти, и солнце, обладая преимуществом перед их паникой, затягивало облака за край земли.

Кэрис пыталась убедить Марти, что все в порядке, но ей это не удавалось. Сейчас, когда он снова торопился к отелю «Орфей» вместе с самоубийцами-облаками и опускающейся ночью, он чувствовал правоту своих подозрений. Весь видимый мир нес отпечаток таинственности.

Кроме того, Кэрис все еще говорила во сне. Нет, не голосом Мамуляна, этим осторожным, увертливым, насмешливым голосом, который он так хорошо знал и ненавидел. Она вообще не произносила слов. Лишь странные звуки – царапанье крабов, шорох птиц, запертых на чердаке. Жужжание и царапанье, словно она или что-то в ней старалось вновь обрести забытый словарь. Хотя в этом не было ничего человеческого, он все же был уверен, что за всем этим скрывается Европеец. Чем больше он прислушивался, тем больше ему казалось, что он слышит приказания в этом бормотании, тем больше сонные звуки, которые она издавала, звучали так, словно небо пыталось обрести речь. Эта мысль заставляла его холодеть.

И вот за ночь до ночи этих бегущих облаков он проснулся от испуга около четырех утра. Это были ужасные сны, и конечно, он знал, что они будут приходить к нему еще очень много лет. Но сегодня они не были ограничены его головой. Они были здесь. Они были сейчас.