Бастион одиночества - Джонатан Летем

Как только я надел кольцо на палец, сразу почувствовал разницу. Вокруг не сгустился, как прежде, воздух. Зато рука стала прозрачной. И все остальные части тела. Спотыкаясь, я побрел вниз по каменистой тропе, вертя головой в надежде увидеть хоть кусочек себя. Но пока кольцо сидело на пальце, я оставался невидимкой. Я мог пнуть ногой комок земли, кашлянуть или что-нибудь выкрикнуть — я слышал свой голос и кашель, — лизнуть палец и почувствовать, как на ветру испаряется слюна. Но я не видел себя.

Понятия не имею, что произошло с кольцом. То ли на него подействовал калифорнийский климат, а это значило, что оно находится в непосредственной зависимости от географического положения и меняет свойства при перемещении с востока на запад. То ли дело было в возрасте — возрасте кольца, не моем, ведь летал же, пусть и не ахти как, Аарон Дойли, которому в ту пору явно перевалило за пятьдесят. В конце концов я связал чудесное преображение кольца с личными качествами владельца. Когда в двенадцатилетнем возрасте я заполучил эту штуку, то счел, что она наделяет способностью летать всех потенциальных супергероев — даже если кому-то из них перед взлетом надо подпрыгнуть или проплыть на волшебном пузыре, или проехать на воздушной подушке. Я был уверен, что заполучил ключ к полету. В Беркли я понял, что ошибался. Возможность становиться незаметным — вот что отличало супергероев от обычных людей. Ведь вы никогда не видели этих ребят?

Если бы кольцо сохранило свои прежние свойства, то я, наверное, ни за что бы не связался с Оклендом — полетал бы над холмами и опять надолго убрал кольцо на полку. В тот момент во мне шевелился страх и кипела ярость из-за того, что меня унизили в присутствии Люсинды Хэкке. Полет, наверное, утешил бы меня. Но перемена в кольце сообщала о том, что Аэромен повзрослел. Невидимость гораздо больше подходила человеку, борющемуся со злом в условиях города. Я находился на пороге чего-то важного.

Я остановился, опьяненный своей невидимостью. Какая-то птаха, кажется, воробей, очевидно, решив передохнуть на склоне холма, устремилась вниз и врезалась мне в висок. Мы оба упали. Я приземлился на колени и ладони, почему-то ожидая новых ударов. Взгляд упал на лежавшую в пыли ошарашенную птицу. Я подумал, она умерла, но птаха шевельнула лапками и крыльями, поднялась и склонила набок голову. Я снял кольцо, посмотрел на свои ободранные ладони, прикоснулся к виску и обнаружил, что истекаю кровью.

Птица пристально смотрела на меня. Казалось, она не особенно удивлена, что я стал видимым. О моем существовании ей было уже известно. Потом, отлетев на безопасное расстояние, она снова принялась изучать меня. А затем внезапно развернулась — не то струхнув, не то уяснив для себя что-то, не то окончательно запутавшись, — и мы оба отправились своей дорогой. По земле, не по воздуху.

Первые компакт-диски, сменившие на полках в музыкальных магазинах пластинки, выпускали в широких коробках, похожих на конверты. Чтобы узнать, диск перед тобой или пластинка, нужно было прочесть надпись на упаковке. Рик Рубин ввел в рэп гитары, а «Эм-Ти-Ви» пригласили рэпперов на телевидение. «Ран Ди-Эм-Си» записали совместно с «Аэросмит» песню «Шагай этим путем». Пели, конечно, «Аэросмит», ведь рэпперы не умеют этого делать. Кокаин породил отпрыска — черные подсели на крэк, лучший продукт, предлагаемый на рынке, со времен… появления ЛСД? Или аятоллы Хомейни?

В Беркли, в пору правления Рейгана, ученики начальной школы Малколма Икс проводили перерыв на ленч в Хошимин-Парк.

В тот год я занялся осуществлением грандиозного проекта «Аннотации к альбомам», который так и не завершил. Мне хотелось, чтобы эту подборку выпустили в квадратном пластиночном конверте — их так обожают коллекционеры, в том числе и я. В него я мечтал поместить набор вкладышей — оригинальные аннотации, лучшие в истории современной музыки. Написанные Сэмюэлем Чартерсом, Нэтом Хентоффом, Ральфом Глисоном, Эндрю Луг Олдхэмом, а также самими музыкантами: Джоном Фэйхи, Дональдом Фейгеном, Биллом Эвансом. Я страстно желал включить в подборку отзыв Поля Нельсона об альбоме «Живи» группы «Вельветс», записанном в шестьдесят девятом — семидесятом годах, Грейла Маркуса о «Подпольных записях», Лестера Бэнгса о «Годз», Джо Струммера о Ли Дорси, Криса Кристофферсона о Стиве Гудмане, Дилана об Эрике фон Шмидте, Джеймса Болдуина о Джеймсе Брауне, Лероя Джоунса о Колтрейне, Хуберта Хамфри о Томми Джеймсе. Психиатра Чарльза Мингуса о «Черном святом и грешной леди». Кое-что из раскопанных мною восхвалений я зачитывал в эфире KALX, к примеру Дини Паркера, такими словами отметившего творчество Альберта Кинга:

«Если обстоятельства сжали вас в тисках или предал лучший друг, или почти не осталось денег, и вы уже на грани, найдите время и послушайте Альберта Кинга — он сумеет вам помочь. Или купите его запись просто из любопытства. Вот увидите: он коснется вашей души… Ставьте же пластинку на проигрыватель, опускайте на нее иглу… И утоните в блюзе…»

Мысль о том, что музыки как таковой в «Аннотациях к сборникам» не будет и что это может разочаровать покупателя, ни разу меня не посетила. Даже не знаю почему, возможно, я был просто ослеплен идеей соединить в одном сборнике отзывы о своих любимых композициях, изложенные на бумаге. Люди нередко вводят в заблуждение самих себя. Мне было двадцать три года, я искренне верил, что меломаны остро нуждаются в «Аннотациях к сборникам». А еще считал, что распространение крэка — настоящая эпидемия, и Аэромен просто обязан уничтожить основные точки его продажи в Окленде и Эмервилле.

Я направился в то место, которого больше всего боялся. В бар «Босунс Локер» на Шэттак-авеню близ Шестидесятой улицы — заведение, где выпивку можно было брать в долг, а белым показываться не рекомендовалось. На тротуаре перед баром постоянно толпились черные парни. Когда я смотрел на них из окна автобуса, проезжая мимо, неизменно вспоминал бруклинские Уикофф-Гарденс и Гованус Хаузис. Еще одной острой проблемой того времени считались перестрелки из машин на неспокойных окраинах Ричмонда и Эль Серрито, но у меня, переселенца из Нью-Йорка, до сих пор не было водительских прав, а прилежащие к Беркли города казались мне невообразимо далекими. И потом, я и представить не мог, каким образом человек-невидимка может прекратить автомобильную перестрелку, для этого ему по крайней мере понадобилась бы прозрачная машина. Поэтому я и отправился туда, куда мог добраться пешком, — в жуткий бар на Шэттак.

В семь часов вечера во вторник я вошел в «Босунс Локер», сжимая кольцо рукой в кармане. Я знал, что ко мне незамедлительно привяжутся, — в тот момент ни в чем другом я не был уверен настолько твердо. Разве только в том, что худшего мне удастся избежать — при помощи кольца. Однако оно предназначалось для других целей. Аэромен горел желанием защитить кого-нибудь. Наверное, в глубине души мне хотелось спасти Руда — Мингуса или Барретта-младшего, — людей, которых я покинул. Или Рейчел. Мингус ведь тоже от меня отказался, так уж складывалась моя жизнь. Я бросал тех, кому переставал быть нужен. С этой путаницей в голове я и вошел в «Босунс Локер». Потому-то задуманная мной операция прошла настолько по-идиотски.

Четверо черных — все, кто там был, — сразу же повернулись в мою сторону. Бармен с расширяющимися книзу баками, настолько огромный, что и сам защитил бы себя от кого угодно, два игрока лет пятидесяти за дальним бильярдным столом, и мальчик, или мужчина, — примерно моего возраста, а себя я считал уже мужчиной, — сидящий на высоком табурете у стойки. На парне была бейсболка «Кэнгол», желто-коричневый жилет с замшевым передом, поверх жилета — куртка. Все молчали, во всяком случае, я не слышал голосов за звучащей из динамиков песней Тедди Пендеграсса.