Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь - Рафаэль Сабатини

Положение соперника было не намного лучше его собственного. Напрасно он защищался, приводя многословные доводы в свою пользу, выставляя напоказ собственное великодушие и сдержанность, позволившие сэру Джервасу покинуть поле боя без единой царапины. Леди Маргарет не желала, чтобы сэр Джервас был хоть чем-то обязан великодушию другого человека. Ей было крайне неприятно, что Джервас оказался в таком положении, и свое недовольство она беспристрастно выразила и Джервасу, и тому, кто поставил его в столь невыгодное положение. С доном Педро она отныне держалась отчужденно и холодно. Маргарет ясно дала ему понять, что определенное мнение о его поведении у нее уже сложилось и никакие объяснения ей не нужны, поскольку все равно не изменят ее точки зрения.

Вечером того же дня дон Педро предпринял отчаянную попытку оправдаться перед ней. Она со своим кузеном Фрэнсисом вышла из-за стола вслед за отцом, и дон Педро умолил ее задержаться на минуту. Она поддалась на уговоры, вероятно намереваясь в полной мере разъяснить ему, как велико ее негодование.

– Клянусь, – начал он, – вы жестоки со мной потому, что вас разгневала дуэль, которой я не мог избежать.

– Я больше не хочу об этом слышать.

– А теперь вы несправедливы. Нет большей несправедливости, чем осудить человека, даже его не выслушав.

– Нет никакой необходимости выслушивать вас, сэр, чтобы убедиться в том, что вы злоупотребили своим положением, злоупотребили моим доверием, позволившим вам сохранить оружие. Меня интересуют только факты, а факты, дон Педро, таковы, что вы в моих глазах пали бесконечно низко.

Она увидела, что гримаса боли исказила его тонко очерченное лицо; большие темные глаза смотрели на нее с мукой. Возможно, это несколько смягчило Маргарет, заставив выслушать дона Педро, не прерывая.

– Вы не смогли бы наказать меня более жестоко, – сказал он, – а ирония заключается в том, что кара постигла меня за действия, предпринятые с одним-единственным желанием – сохранить ваше доброе расположение, которое я ценю превыше всего. Вы говорите, я злоупотребил вашим доверием. Хотите выслушать мой ответ?

Он держался так смиренно, а его молящий голос был так музыкален, что Маргарет, хоть и с явной неохотой, дала согласие. И тогда он объяснился. Сэр Джервас явился к нему с неприкрытым желанием спровоцировать ссору. Он выбил лютню из рук дона Педро и позволил себе грубые намеки относительно его внешности.

Он простил бы сэру Джервасу его грубые выпады, но тогда брошенное сэром Джервасом обвинение в трусости оказалось бы справедливым, а обвинения в трусости он не мог простить, ибо оно наносило урон его чести. И потому, желая избежать непростительного позора, он согласился дать удовлетворение сэру Джервасу Кросби, и то потому лишь, что дон Педро не сомневался в исходе дуэли и был полон решимости использовать свое оружие лишь в целях самообороны, сделав дуэль безрезультатной. И он продемонстрировал мастерство владения оружием не ради хвастовства, а ради того, чтоб его смелость впредь не подвергалась сомнению, если ему вздумается уклониться от дальнейших поединков, которые, возможно, будут ему навязаны.

Речь дона Педро звучала убедительно, а манера изложения фактов была безупречна в своей скромности. Но ее светлость, казалось, не была расположена к милосердию; вынужденная признать, что приведенные доном Педро аргументы ее убедили, Маргарет сохранила холодный и отчужденный тон и в последующие дни держалась отчужденно. Она больше не заботилась о том, чтобы развлечь своего гостя. Предоставленный сам себе, он отныне предпринимал долгие прогулки в одиночестве и упражнял свой ум, беседуя о сельском хозяйстве и лесоводстве с Фрэнсисом Тревеньоном, в то время как Маргарет отправлялась на верховые прогулки с Питером и Розамунд Годолфин или принимала их и других гостей на своей половине, не приглашая испанца.

Три дня тянулись для дона Педро мучительно долго. Когда они встретились за столом, Маргарет отметила его унылый вид. Она была довольна, что он страдает, тем более что следствием поражения на дуэли явилось то, что сэра Джерваса больше не видели в Тревеньоне. Если бы Маргарет в полной мере оценила страдания дона Педро, все могло бы сложиться иначе. Но она была к нему несправедлива, расценив отражавшуюся на его бледном лице и в глазах грусть как приличествующую случаю лицемерную уловку.

Но страдания дона Педро были искренни, и грусть, с которой он смотрел на Маргарет, шла из глубины души.

Взаимное притяжение противоположностей неизбежно, и дон Педро, типичный смуглолицый сын Испании, волею судьбы близко узнавший высокую девушку с золотыми волосами, нежным, точно яблоневый цвет, румянцем, бездонными голубыми глазами, глядевшими на мир открыто и спокойно, конечно же, должен был полюбить Маргарет. Она была разительно несхожа не только с томными и беззаботными непросвещенными женщинами его родной Испании, но и с любыми другими женщинами Европы. Свобода, ее естественное достояние с самого детства, наделила ее одновременно искренностью и силой духа, защищавшими ее девичество надежнее зарешеченных окон и бдительной дуэньи. Ее невинности не сопутствовало невежество, искренности – дерзость, скромности – жеманство. Она могла свести с ума своей красотой, не пытаясь очаровать поклонника. За всю свою жизнь и за долгие странствия дон Педро не встречал еще женщины и вполовину столь желанной, завоевание которой стало бы для него источником большей гордости. А ведь их отношения складывались так хорошо и многообещающе до этой злополучной дуэли с сэром Джервасом Кросби! Теперь дон Педро уже не презирал, а ненавидел его.

Итак, три дня он томился в одиночестве, на которое его обрекла Маргарет. На четвертый день к вечеру произошло нечто, вернувшее ему центральное место в ходе событий, как всегда, когда он был их участником.

Они сидели за столом, и слуга доложил, что джентльмен – иностранец – желает видеть дона Педро. Испанец, извинившись, поспешил в холл.

О положении в обществе дона Педро де Мендосы-и‑Луны можно было судить по безотлагательности, с которой принялся выполнять его поручение адресат в Нанте. Скорость была почти фантастической: через восемнадцать дней после отправки письма в Нант ответ был доставлен в поместье Тревеньон.

Дон Педро, поспешно явившийся в просторный серый холл, замер от неожиданности при виде ожидавшего его человека. Он был похож на матроса – загорелый, крепко сбитый, чернобородый, в домотканой одежде и высоких сапогах. Под мышкой он держал большой, обернутый парусиной пакет. Поклонившись испанцу, он представился по-французски:

– К вашим услугам, монсеньор. Я – Антуан Дюклерк из Нанта.

Дон Педро нахмурился и чопорно выпрямился.

– Как же так? Я думал, дон Диего сам сюда пожалует? – спросил он надменно. – Со мной перестали считаться?

– Дон Диего прибыл самолично, монсеньор. Но было бы неблагоразумно высадиться на берег ему самому.

– Так он стал благоразумным, да? – усмехнулся дон Педро. – Ну-ну. А вы кто такой?

– Я хозяин брига, ходившего за ним в Сантандер. Дон Диего ждет ваше превосходительство на бриге. Мы бросили якорь в двух милях от берега. Все готово к тому, чтобы принять вас на борт этой ночью. В бухте под скалой ждет лодка с полудюжиной крепких гребцов из Астурии.