Мятеж реформаторов. Когда решалась судьба России - Яков Гордин

Но основной источник — показания на следствии поручика Розена, главного действующего лица "финляндского сюжета".

Розен рассказал через несколько дней после восстания: "Батальон выстроился одетый в мундирах и киверах (по приказу Тулубьева и Розена. — Я. Г.) и был тотчас распущен в казармы с тем, чтобы совсем раздеваться, но через минуту получил опять приказание переодеваться в шинели и фуражки и взять боевых патронов. Тут батальон скоро выстроился, и генерал-адъютант Комаровский и бригадный командир генерал-майор Головин повели его к Сенатской площади. Взойдя на мост, выстроили взводы, на половине оного остановились в сомкнутых ротных колоннах, и там приказано было заряжать ружья. По заряжению сказано было: "Вперед!" Карабинерный взвод тронулся с места в большом замешательстве, а мой стрелковый взвод закричал громко три раза: "Стой!" Капитан Вяткин (ротный командир. — Я. Г.) тотчас обратился к моему взводу, убеждал людей, чтобы следовали за карабинерами, но тщетно, и они продолжали кричать: "Стой!" Возвратился генерал-адъютант Комаровский и спрашивал людей, отчего они не следуют за первым взводом, на что взвод отвечал: "Мы не знаем, куда и на что нас ведут. Ружья заряжены, сохрани Бог убить своего брата, мы присягали государю Константину Павловичу, при присяге и у обедни целовали крест!" Его высокопревосходительство приказал им раздаться в середине и подъехал к позади стоящей второй ротной колонне, которой часть было двинулась, но остановилась, и мой взвод опять закричал: "Стой!" Генерал-адъютант Комаровский уехал, взвод стоял смирно; спустя несколько времени хотели идти вперед унтер-офицеры Кухтиков и Степанов и четыре человека с правого фланга, взвод опять закричал: "Стой!" Я подбежал к этим людям, возвратил их на свои места, угрожая заколоть шпагою того, кто тронется с места. До сего не было мною сказано ни единого слова. Видя, что старания ротного командира и убеждения генерал-адъютанта остались тщетными, не смел полагать, что мои старания были бы действительными, и к тому народ, который шел на остров по обеим сторонам моста, мимоходом говорил людям, что все на площади кричат: "Ура, Константин!" В сие время пролетели три пули мимо меня и пятого ряда, люди было осадили, но я их остановил, говоря: "Стой смирно и в порядке, вы оттого не идете вперед, что верны присяге, данной государю, так стой же; я должен буду отвечать за вас; я имею жену беременную, имение, следовательно, жертвую гораздо большим, чем кто-либо, а стою впереди вас; пуля, которая мимо кого просвистела, того не убивает". Потом пришел бригадный командир, которого я встретил донося, что мой взвод еще не присягал. Его превосходительство тоже убеждал людей, чтоб вперед идти, но тщетно".

Как это часто бывало с декабристами на следствии, Розен здесь точно излагает факты, утаивая при этом главное. И картина получается бессмысленной. Почему взвод, не присягавший еще Николаю (солдаты были в карауле), остановился сам собой — это еще можно понять, но почему тогда командир взвода грозит заколоть шпагой того, кто хочет выполнить приказ высшего начальства, — совершенно неясно.

В воспоминаниях, где не все рассказано точно по времени, Розен тем не менее дает ключ к странной ситуации на мосту. "Нас остановили на середине Исаакиевского моста подле будки; там приказали зарядить ружья; большая часть солдат при этом перекрестилась, — писал Розен через несколько десятков лет. — Быв уверен в повиновении моих стрелков, вознамерился сначала пробиться сквозь карабинерный взвод, стоявший впереди меня, и сквозь роту Преображенского полка… занявшую всю ширину моста со стороны Сенатской площади. Но как только я лично убедился, что восстание не имело начальника, следовательно не могло быть единства в предприятии, и не желая напрасно жертвовать людьми, а также будучи не в состоянии оставаться в рядах противной стороны, — я решился остановить взвод мой в ту минуту, когда граф Комаровский и мой бригадный командир скомандовали всему батальону: вперед! — взвод мой единогласно и громко повторил: стой! — так что впереди стоявший карабинерный взвод дрогнул, заколебался, тронулся не весь… Батальонный командир наш, полковник А. Н. Тулубьев, исчез, был отозван в казарму, где квартировало его семейство. Дважды возвращался ко мне бригадный командир, чтобы сдвинуть мой взвод, но напрасны были его убеждения и угрозы".

Теперь все встало на свои места. Розен сам остановил солдат, чтобы не допустить присоединения батальона к правительственным войскам. И сделал все возможное, чтобы не пропустить на берег стоящие за его взводом роты. Роты могли смять стрелковый взвод, но они не хотели этого делать. Розен стоял на мосту со шпагой в руке и ждал. Он, разумеется, не мог видеть с моста — плоского наплавного моста, — есть у восставших начальник или нет. Эту ситуацию он достроил в своем воображении мемуариста. В тот момент он просто понял, что ему со взводом не пробиться сквозь карабинеров и Преображенскую роту. Вот если бы полковник Тулубьев сделал свой выбор и возглавил батальон, то он смог бы привести финляндцев в ряды восставших. За ним пошли бы все роты. Поручик Розен в том конкретном положении, в котором он оказался, двинуть батальон на прорыв не мог.

Да и вообще — момент, когда финляндцы могли сыграть решающую роль, был упущен. После того, как Тулубьев распустил батальон, и до момента его выступления прошло более получаса. "В полчаса выстроился батальон", — вспоминал Розен. И не в том дело, что он точно помнил это обстоятельство, а в том, что опытный фрунтовик Розен точно знал, за сколько может пехотный батальон сменить форму парадную на походную, взять боезапас и выстроиться.

Вместо того чтобы прийти на площадь до половины второго, когда против московцев, моряков и роты лейб-гренадер — то есть двух с лишним тысяч штыков — стояло со стороны Николая только два конных полка и батальон преображенцев, и создать выигрышную тактическую ситуацию, финляндцы пришли около двух часов, когда площадь была плотно окружена и никакие активные действия восставших были уже невозможны.

Розен в воспоминаниях пишет, что в момент остановки батальона шел второй час пополудни. Но немудрено через сорок лет ошибиться на сорок минут.

Генерал Головин, которого инцидент с финляндцами касался самым непосредственным образом и мог стоить ему карьеры, дважды писал о нем. Первый раз — на следующий день после восстания в специальном донесении в штаб Гвардейского корпуса, второй — через двадцать пять лет, в упомянутой уже записке для Корфа.

Генерал Головин, сопровождавший Бистрома в Московский полк, сразу по прибытии туда великого князя Михаила, видя, что московцы успокоились, бросился в Финляндский полк, опасаясь волнений. Выехав по Гороховой на Исаакиевскую площадь, он увидел, что Сенатская площадь занята "мятежниками и толпами собравшегося народа, также и войсками", так что ему пришлось сделать небольшой крюк и пересечь Неву "уже против Горного корпуса". Было не меньше часа пополудни. Тулубьев только что распустил батальон. Тут подоспел и генерал Комаровский с приказом выступать.

"Подходя к мосту, — рассказывает Головин в донесении, — рассудил я нужным оставить на всякий случай 3-ю егерскую роту у проложенной через лед дороги для охранений оной, а три роты повел на мост, построив их в густую взводную колонну и зарядив ружья. Между тем мятежники, занявшие пространство на Петровской площади от монумента до Сената, со всех сторон окружались уже подходящими войсками конницы и пехоты, и в толпе их по временам слышны были ружейные выстрелы. Три роты Финляндского полка, со мною прибывшие, прошли уже за половину моста, как вдруг на площади открылся довольно сильный ружейный огонь, и в то же время в середине колонны закричали: