Александр Македонский - Поль Фор

Что можно на это сказать, как не то, что этими семью мероприятиями 324 года Александр изменил существовавшее до этого времени в политическом сознании представление о государстве, равно как и само государство. Старинное понятие города-государства (πόλις), образованного ограниченной группой людей, которые наделены здесь только политическими правами, и для них и существующего, оказалось заменено, по образцу Персидской империи, понятием власти, άρχή, или, если угодно, самовластного авторитета, κράτος, который одушевляет и управляет страной, олицетворяя ее. И если такой авторитет оказывается сосредоточенным в руках одного человека и наделен, сверх того, священным или божественным характером, как это было в случае Александра и римских императоров, государством и будет он сам, неподотчетный никому, кроме Бога и Истории. Возникает этакий Imperium Romanum, в одно и то же время личность императора и Римская империя, нравственная личность.

Так что великий строитель не удовлетворился тем, что возвел при жизни на своих землях колонии, мосты, проложил каналы и пути сообщения, воздвиг роскошные памятники, организовал администрацию и средства управления. Вместе с будущим своей империи и ее окраин он стал создателем более тонких отношений, интеллектуальных и духовных, — когда в 324 году поручил Гераклиду обследовать Гирканское море (Арриан, VII, 16, 1–4), когда направил Архия, Андросфена и Гиерона из Сол исследовать берега Аравии (там же, VII, 20, 7–8), когда забрал вместе с собой в Сузы индийских мудрецов Калану и Дандамида, когда велел перевести для себя сочинения магов и персидские надписи, распространив по своим колониям разговорный греческий, койнэ, которому суждено было стать средой и носителем Евангелия и христианства вплоть до несторианцев в китайском Туркестане восемью столетиями спустя; пригласив, наконец, в Сузы, Экбатаны, Вавилон художников, актеров и атлетов, этих наилучших из всех мыслимых распространителей эллинского духа.

Основанная им империя имела исключительно коммерческое или торговое значение. Распространяя греческий язык и греческие нравы, и даже дельфийские изречения115, как в Ай-Хануме на северо-востоке современного Афганистана, демобилизованные, ремесленники, колоны распространяли также и то, что было наиболее оригинальным в их цивилизации — ценности религии, искусства и техники. В самом деле, принимая в Сузах, в Экбатанах и Вавилоне депутации от всех существовавших тогда и проявлявших активность народов, от Сицилии до Пенджаба, Александр возводил будущее.

Какой же смехотворной, близорукой и ограниченной предстает нам при рассмотрении в такой перспективе позиция «искавшего человека» Диогена! Он и подобные ему бессчетные мыслители, погрязшие в умозрении, были не в состоянии увидеть солнце, смотревшее прямо им в лицо. Всякое историческое явление обязано своим возникновением действию индивидуума. В некоторые века получает распространение идея величия, которая находит свое воплощение в людях — в Александре в IV веке до н. э., в Цезаре и Помпее в конце александрийской эпохи, в Великом Конде в век Людовика Великого. Представляющиеся нам кровавыми завоевания не могли иметь места без всемогущей virtú, доблести победителя при Херонее, Иссе и Джалапуре. На службе у Завоевателя состояли 50 инженеров или ученых. Но без него, без его личной мощи, без его ума и решительного духа они бы остались бесплодны и не смогли бы создать ни единства империи (в чем убедила его смерть), ни покровительства искусствам, ни исследовательского духа, ни долгот и широт, ни пришедших из Индии цифр, которыми мы пользуемся и поныне. Диоген, который был неспособен воздействовать на вещи, удовлетворялся тем, что их созерцал. Александр не ограничивался тем, чтобы воздействовать на вещи и людей: он создал самого себя.

В том и заключается последний парадокс этого искателя мыслимых и немыслимых приключений: его жизнь, посвященная преодолению всех пределов, была обречена на то, чтобы быть незначительной, однако он придал ей смысл. Он родился неизвестно где и неизвестно когда от пьяницы отца и истерички матери и с самого детства был вечно вторым, причем воспитатели не жалели на него розог, соперники презирали его как бастарда, а Демосфен увидел в нем, мальчишке, шута. Филипп, этот «мнимый отец», жестоко унизил Александра перед товарищами по случаю брака брата-эпилептика и собственного седьмого (!) брака. Что сталось бы с Александром, если бы Филипп остался жив? Долгое время отвергавший женщин, которых ему предлагали, предававшийся со своими товарищами по борьбе и играм однополой любви, жалкий атлет, который не умел даже плавать, Александр выстроил свою личность подобно тому, как он выстроил собственную империю — благодаря воле, честолюбию и упорству Нежная, чуткая, склонная к мечтательности, словно бы женственная душа, беспокойный характер, каким он предстает на всех, даже самых идеализированных портретах, Александр ведет непредсказуемую, полную контрастов и двойственности чувственную жизнь. Вспыхнувшая в 328 году страсть к Роксане, которую он наградил сыном лишь через пять лет, не помешала ему предпочитать ей любовь Гефестиона. Но все это лишь любовные интрижки, которые едва затрагивали современников Александра. Что интересовало их и интересует сегодня нас, так это его контролируемая горячность, расчет стратега, любознательность, открытость ума, поиски потустороннего, мужество. А все прочее — лишь литература или легенда, как халдейские гороскопы и болтовня про амазонок.

В один прекрасный день этот в высшей степени упорядоченный жизненный порыв иссяк. В возрасте 32 лет, будучи на вершине славы, Александр внезапно, как бы в одночасье, умирает — подобно каменщику, сорвавшемуся с вершины возведенного им здания. И на протяжении целых десяти лет никто не задавался вопросом о том, как это могло случиться. Во времена Аристотеля было принято искать конечные причины. Поговорили о воле богов, о судьбе — и удовлетворились незнанием. Он умер «случайно», quod accidit, как это может статься, от лихорадки или от яда. На протяжении столетия биографы, вдохновлявшиеся врачом Литтре, пытались собрать воедино предпосылки роковой развязки. Пищевое отравление в Согдиане в 329 году, восемь ранений, одно из которых, очень тяжелое, было получено у Мултана в 326 году, лишения, которые пришлось перенести при переходе через пустыни, построение отвоеванной империи, 18 месяцев походов в 324–323 годах, которые перемежались пирами и оргиями, три гнетущих известия: бегство Гарпала, смерть Гефестиона, измена Антипатра — вот, если угодно, предпосылки роковой болезни. В последние два или три месяца жизни Александр был свиреп, гневен, неспокоен, нерешителен. Он замкнулся в себе. Он был растерян. Он много пил. Он не спал. Его интеллектуальное и физическое истощение ощущается даже в официальном тексте «Царского ежедневника». На протяжении 18 месяцев он выстраивал свою смерть, как другие строят дом, — в тишине, тайне, без того, чтобы хоть что-нибудь заметил или мог что-нибудь сказать кто-то из окружавших его врачей. Для будущих прагматиков он умер от переутомления, от бесчисленных страданий, от пищевых и сексуальных излишеств. Но что же его сразило и упокоило навек: капля воды, проглоченная в болотах Кармании или Вавилона, зараженная невесть каким вирусом, что столь нередко на Востоке? А может быть, его унес лептоспироз или какое-то инфекционное заболевание со стремительным течением, так что болезнь невозможно было ни предвидеть, ни излечить?