Три любви - Арчибальд Кронин

– Питер, – простирая к нему руки, вскричала она. – Питер!

И он настал, этот торжественный день!

Она одевалась для церемонии вручения дипломов. Щеки у нее горели, движения от волнения были немного суетливыми. Питер, безукоризненный, как жених, уже ушел, чтобы взять напрокат плащ, а она, поглядывая на часы, принялась торопливо надевать свое новое платье. Однако, накинув его на голову, она из опасения замедлила движения. Она сшила это платье сама из отреза коричневой вуали, купленного неподалеку от мясного магазина Тата, в лавке, где продавались остатки тканей. Раскроила его по выкройке, взятой из журнала «Шейте дома», и сшила на руках без швейной машины за прошедшую неделю. Эти самодельные швы вызывали у Люси большие сомнения, и сейчас она придирчиво разглядывала себя в зеркале. Платье не было ни изношенным, ни залоснившимся, какими бывают старые вещи, оно прикрывало тело, подобно любой другой одежде. Но, увы, больше о нем нечего было сказать. Не о таком наряде мечтала Люси, а о мягком и тонком, драпирующем фигуру, которая утратила точеные контуры, – но это коричневое платье было, к сожалению, лучшим, что она могла себе позволить.

Но какая разница, в каком она будет платье? Значение имеет лишь церемония вручения дипломов и неуемный восторг, который она, Люси, должна испытать при виде сына, стоящего в академической шапочке на открытом собрании выпускников.

Несколько лет она предвкушала эту сцену, и вот это торжество наступило. Она разделит триумф с сыном, упиваясь наравне с ним, только тайно, в глубине души.

Последний раз взглянув на себя в зеркало, она заспешила – пора уходить.

Достав туфли с полки над кухонной плитой, Люси взглянула на них, и ее лицо горестно вытянулось.

Она уже давно испытывала большие колебания по поводу этих туфель. Они были старыми, изношенными. В сырую погоду Люси сушила их на этой самой полке, чтобы к утру они высохли. И вот эта поспешная сушка доконала дешевую обувь. Ужасное несчастье! Подошва правой туфли полностью растрескалась. Это была даже не трещина, а дырка – дырка с рваными краями, в которую Люси могла просунуть мизинец. Кожа – если это вообще была кожа – вокруг дырки отставала клочками. Люси была в ужасе.

Конечно, она хотела купить себе новую пару туфель – но на какие средства? Удаление зубов, шляпа, отрез на платье – ее разорили эти недавние траты. А теперь не успеть ни за что: время – без четверти одиннадцать, а церемония начиналась в одиннадцать; день – пятница, жалованье дадут только вечером. Ей в голову вдруг пришла дикая мысль одолжить туфли у Бесси Финч, но, хотя та «была бы рада сделать одолжение», ее огромные башмаки выглядели бы на маленьких ногах Люси как калоши. Выбора не было – она должна что-то придумать.

Люси медленно подошла к лавке с ящиком, где хранилась всякая всячина, и достала кусок толстой коричневой бумаги. Сложив ее в несколько раз, Люси засунула сверток в рваную туфлю. Немного помазала ваксой снаружи, чтобы скрыть и по возможности укрепить соединение бумаги с кожей. Потом надела туфлю. Туго, гораздо туже, чем другая туфля, но, по крайней мере, возникало обманчивое ощущение прочности. Впрочем, какое Люси дело до туфель? Никакого, как и до платья. Имеет значение только этот день – славный день!

На площадке она увидела, что дверь в квартиру Финчей открыта и в передней маячит фигура соседки.

– Я подумала, вам это может понравиться, – сказала сентиментальная Бесси. – Я взяла ее у матери специально для вас, зная, куда вы идете. – И она торжественно вручила Люси бледную розу, украшенную листом адиантума. – Вот тут булавка, – добавила она и, не дав Люси опомниться, приколола розу к мешковатому, дурно сшитому платью.

– Очень мило, – с восхищением откинув голову, заключила Бесси. – На груди хорошо смотрится.

– Спасибо, – смущенно пробормотала Люси.

Она сомневалась в уместности этого украшения, тем не менее покорилась. Одно время Люси не доверяла доброй Бесси. Разве эти кроткие глаза, устремленные на Питера, не выражали невольно неудовлетворенный пыл? Но теперь, конечно, эта мысль исчезла. Они с сыном скоро уедут отсюда! Питеру удивительно повезло: он получил временное назначение на полгода в Королевскую больницу, будет работать в восточном крыле. Тем временем она, Люси, придумает план дальнейшей жизни. А потом они покинут этот дом.

Обменявшись с Бесси парой слов, она спустилась по лестнице и, высоко подняв голову, с розой на груди и в разбитых башмаках отправилась в университет.

Странно, что никогда прежде Люси не входила в это здание – в течение пяти лет оно господствовало над ее жизнью, а она ни разу не приблизилась к нему. Сегодня в университете был праздник, как и у нее. К входным воротам подъезжали кебы и автомобили, на террасах собирались толпы, на высоком белом флагштоке вяло развевался флаг.

Она вдруг подумала, что опаздывает, и ускорила шаги по посыпанной гравием подъездной аллее. Поспешность оказалась опрометчивой. Шероховатая поверхность дорожки безжалостно разорвала бумажную подошву, кремний вмиг исполосовал непрочную затычку. Не успела Люси пройти и ста шагов, как почувствовала, что касается дорожки подошвой в чулке, а еще через сто шагов чулок разорвался, и она ощутила кожей холодный гравий. Это была катастрофа. Но Люси не собиралась останавливаться. Раскрасневшись от волнения, она поднялась на вершину холма. Когда она вошла в тишину крытой галереи, часы размеренно пробили одиннадцать раз.

Поднимаясь по винтовой лестнице вслед за последними запоздалыми гостями, она с румянцем на щеках вошла в Бьют-холл и по счастливой случайности отыскала единственное место у стены, высоко на переполненном балконе. Здесь Люси с облегчением вздохнула. На нее никто не обращал внимания, и она успокоилась.

Она огляделась вокруг, но Питера не увидела. Зал был заполнен модно одетой публикой. Люси невольно поджала под скамью ногу в рваной туфле, но сидела с гордо выпрямленной спиной.

Неожиданно раздался высокий торжественный аккорд – заиграл орган. В его звуках потонул гул голосов, и волна восторга захлестнула зал. Эти парящие звуки воодушевили Люси, становясь символом ее победы, воздушным потоком, окрыляющим ее и возносящим ввысь.

Музыка смолкла, и Люси, вздрогнув, вернулась на землю. Почти как во сне наблюдала она за профессорами, что попарно шли по проходу вслед за жезлоносцем, – такими спокойными и уверенными в своих плащах и забавных шапочках. Капюшоны запестрели яркими цветными полосами – красными, синими и желтыми, – когда ученые мужи усаживались в ряд на темные сиденья. На кафедру взошел ректор – человек с короткой шеей, проницательными глазами и остроконечной бородкой. Последовала молитва на латыни, затем пение.

Потом началась церемония присвоения университетской степени.

Люси с интересом подалась вперед, наблюдая, как фигуры в плащах одна за другой подходят к кафедре и преклоняют колени. Ректор дотрагивался до каждого выпускника и вручал диплом. Впечатляющее зрелище!

Вдруг она всем телом напряглась в ожидании. Наконец было названо имя Питера. Завидев, как ее сын появляется из-под балкона и подходит к кафедре – прямой, в красиво ниспадающем плаще, – она вся зарделась. Она заметила, что Питер бледен, но спокоен. Он безупречно выполнил ритуал – стал на колени, поклонился, поднялся. Как хорошо у него получилось! Сердце матери затрепетало от счастья. Когда он выпрямился, его приветствовал шквал аплодисментов, раздавшийся откуда-то из центральной части зала и немного испугавший Люси. Она же не шевельнулась, ее руки покоились на коленях. Люси была всецело поглощена происходящим, сознавала всю его важность, и гордость переполняла ее. Потом она расскажет сыну, что чувствовала в тот момент. Ее эмоции были слишком глубокими и сокровенными, чтобы можно было выражать их открыто.