Молот и крест. Крест и король. Король и император - Гарри Гаррисон

ушел, женщина округлилась, из ее чрева вышла раса ярлов, эрлов, воинов. Они покоряли фьорды, разводили лошадей, ковали металл, обагряли мечи и кормили воронов на поле брани. «Так люди хотят жить сейчас, – подумал Шеф-сознание. – Если только это желание не навязано им извне…»

«Но это не может быть концом всего: от Ая до Афи и до Фадира, от Эдды до Аммы и до Модир. Кем будут Сын и Дочь, кем окажется Прапраправнук? Трэллом, Карлом или Ярлом? Я нынче ярл. Но кто идет после Ярла? Как называются его сыновья и далек ли путь странника? Сын Ярла – Конунг, сын же Конунга…»

* * *

Шеф обнаружил вдруг, что бодрствует и прекрасно помнит увиденное, отлично понимая: это в каком-то смысле рассказ о нем самом. Он осознал, что это был план выведения новой породы, призванный усовершенствовать человечество; таким же образом люди выводят лучших лошадей или охотничьих собак. Но лучших в чем? Умнее? Способнее к приобретению новых познаний? Так сочли бы жрецы Пути. Или быстрее изменяющихся? Более склонных использовать уже известное знание?

Он не сомневался в одном: если за всем этим стоит лукавый, веселый странник, лицо которого принадлежало и богу-хранителю Шефа, то даже улучшенные люди обнаружат, что им придется расплачиваться за дар. И все-таки путник желал Шефу преуспеть и знал, что решение существует – его нужно только найти.

В темный предрассветный час Шеф натянул омытые росой кожаные башмаки, поднялся с шуршащего соломенного тюфяка, закутался в плащ и вышел в прохладу позднего английского лета. Он двинулся через спавший лагерь, как призрак, не имея при себе никакого оружия, кроме скипетра-оселка, устроившегося на сгибе левой руки. В отличие от викингов, вольноотпущенники не обнесли лагерь ни частоколом, ни рвом, но выставили часовых. Шеф дошел до одного из них – алебардщик Луллы стоял, опершись на древко. Глаза были открыты, но он не шелохнулся, когда Шеф миновал его и направился в темный лес.

Небо на востоке посветлело, проснулись птицы. Шеф осторожно нащупывал путь сквозь заросли боярышника и крапивы, пока не очутился на узкой тропе. Она напоминала ту, по которой он годом раньше бежал с Годивой от Ивара. В ее конце наверняка окажутся поляна и укрытие.

Когда он достиг опушки, день уже наступил и вокруг разъяснелось. Убежище оказалось обычной хижиной. Перекосившаяся дверь отворилась, и вышла женщина. Старуха? У нее было измученное трудами лицо, бледное и заостренное, как от постоянного недоедания. Но Шеф, стоявший под деревьями молча и неподвижно, понял, что она не так уж стара. Не замечая его в немощном свете солнца, она огляделась, опустилась на землю, утопила лицо в ладонях и беззвучно зарыдала.

– Что случилось, матушка?

Она затравленно вздрогнула и вскинула глаза, в которых застыл ужас. Поняв, что незнакомец один и без оружия, она успокоилась.

– Случилось? Давнее дело… Моего мужа забрали в королевское войско.

– Что за король? – спросил Шеф.

Она пожала плечами:

– Не знаю. Прошли уже месяцы, а муж так и не вернулся. Мы не рабы, но безземельные. Голодали все лето. Эди батрачил, и без него мы остались ни с чем. После сбора урожая мне разрешили прибрать колосья, которые пропустили жнецы. Этого мало, но нам бы хватило, да только было поздно. Мое дитя, моя дочь умерла две недели назад. А нынче стряслась новая беда. Я отнесла ее в церковь, чтобы похоронить, а там не оказалось священника. Говорят, он сбежал, его выжили язычники. Вроде как люди Пути. Я не знаю правильного названия. Деревенские веселились – сказали, что больше не будет ни десятины, ни лепты Святого Петра. Но мне-то какая радость? Я была слишком бедна, чтобы платить десятину, а священник порой давал мне крохи из того, что имел. И кто теперь похоронит мою малышку? Как она упокоится без напутственных слов? Как попадет на небо без младенца Христа?

Раскачиваясь, женщина вновь залилась слезами. «Что бы ответил ей Торвин?» – подумал Шеф. Сказал бы, небось, что христиане не всегда были плохи – пока не прогнила Церковь. Но по крайней мере, некоторым она дарила утешение. То же самое должен делать и Путь, не ограничиваясь лишь теми, кто следует тропою героев в Валгаллу с Одином или в Трутвангар – с Тором.

Он было сунул руку в пояс, но сообразил, что у него нет ни гроша.

– Теперь ты видишь, что натворил? – спросили сзади.

Шеф медленно обернулся и увидел Альфреда. Под глазами у молодого короля виднелись круги, одежда была заляпана грязью. У него не осталось ни меча, ни плаща, но сохранились кольчуга и кинжал.

– Я натворил? Кажется, по эту сторону Темзы живут твои подданные. Может быть, Путь и лишил ее священника, но мужа забрал ты.

– Значит, не ты, а мы натворили.

Оба взглянули на женщину. «Вот что меня послали остановить, – подумал Шеф. – Но я не смогу это сделать, если буду служить одному Пути. Или Пути в понимании Торвина и Фармана».

– Я делаю тебе предложение, король, – сказал он. – У тебя есть кошель, а у меня нет. Отдай его этой несчастной – глядишь, и доживет до возвращения мужа. А я верну тебе ярлство. Или, точнее, мы будем делить его, пока не разобьем твоих врагов-крестоносцев, как я уже разгромил моих.

– Ты хочешь разделить ярлство?

– Я хочу разделить все, что у нас есть. Деньги. Людей. Власть. Риск. Пусть наши судьбы идут рука об руку.

– Значит, мы разделим удачу? – спросил Альфред.

– Да.

– Я должен выставить два условия. Я христианин, и мы не сможем выступить под стягами Молота. Не люб мне и крест, ибо его осквернили разбойники Франкии и папы Николая. Давай запомним эту женщину с ее скорбью и встанем под знаки того и другого. А если победим, то пусть наши народы обретут утешение там, где захотят. В этом мире не бывает, чтобы утешения хватало на всех.

– Каково же второе условие?

– Вот эта вещь. – Альфред указал на скипетр-оселок. – Избавься от нее. Ты лжешь, когда держишь ее, и посылаешь друзей на смерть.

В который раз Шеф взглянул на свирепые бородатые лики, что украшали оба конца точильного камня и походили на лицо хладноголосого бога из его снов. Он вспомнил гробницу и юных рабынь со сломанными хребтами; подумал о Сигварде, отправленном на лютую смерть; о Сиббе и Вилфи, посланных на костер. И о Годиве, спасенной лишь ради уловки.

Повернувшись, он швырнул оселок в густой подлесок. Скипетр кувырнулся в воздухе несколько раз и исчез из виду, снова найдя покой среди плесени.

– Будь по-твоему, – сказал Шеф. – Мы выступим под обоими знаками и либо победим, либо проиграем.

Он