Песнь дружбы - Бернгард Келлерман

Карл его предупредил, но Антон вбил себе в голову, что с ним ничего не может случиться! Пятеро волков, — а ему наплевать! О, господи милостивый!

Когда доктор наконец пришел, Антон снова затих. Он лежал неподвижно, закрыв глаза и тихо дыша. Врач пробыл около часа.

— Больше я ничем не могу помочь! — сказал он уходя. — Он умирает.

Ночью Герман остался один с Антоном. Антон был странно тих, его руки были холодны, лицо еще холоднее. Зубы у него были стиснуты и иногда стучали как от озноба. Он все больше вытягивался. Глаза ввалились, щеки запали, губы совсем побелели. Череп под натянутой кожей обрисовался как у мертвого.

Герман много раз видел, как умирают люди. Он не боялся смерти, а еще меньше — умирающих. Но сердце разрывалось у него в груди. Трудно поверить, что Антон уходит от них.

Вот он лежит — Антон Хохштеттер из Лангенценна во Франконии! Вот он лежит — Антон, о голову которого подмастерье изломал жердину, Антон, которого воспитывали подзатыльниками. Вот он лежит, перетаскавший на своих плечах столько бревен, что ими можно было бы нагрузить океанский пароход. Вот он лежит — силач, который никогда не унывал, не падал духом, никогда не жаловался. И этот богатырь умирает, а на дворе ночь, и звезды торжественно сияют на черном небе.

В сторожке горел свет, Бабетта была у Альвины и утешала ее.

Герман сидел в углу и напряженно прислушивался к тихим вздохам Антона. Каждый из них мог оказаться последним. Внезапно Герман почувствовал невыразимую усталость — за последние ночи он почти не смыкал глаз. Проходил час за часом. Как только начнет светать, Бабетта сменит его.

Вспоминая о том, как смеялся, орал и ругался Антон, Герман незаметно задремал. Но вдруг его разбудил легкий шум — он проспал не больше минуты.

— Тсс…

Кажется, Антон сказал «Тсс…»? Он поднялся, подошел к кровати и увидел, что Антон приоткрыл глаза. Его лоб был холоден как лед, а зубы выбивали дробь.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросил Герман, и комната отозвалась эхом на его голос.

Антон кивнул, и Герман наклонился к нему.

— Коньяку. Есть у тебя коньяк? — прошептал Антон.

Конечно, коньяк у него есть: Генсхен, уезжая, оставил свой запас крепких напитков, и среди них была бутылка коньяку. Герман достал бутылку и наполнил первую попавшуюся чашку. Затем поднес ее ко рту Антона. Тот попробовал глотнуть, но почти все пролил на подбородок. Немного погодя Герман попытался дать ему снова, и на этот раз дело пошло гораздо лучше. Зубы Антона вдруг перестали стучать.

— Дай побольше! — прошептал он.

Герман влил в рот Антона полчашки коньяка. Теперь Антон проглотил уже без труда. Некоторое время он лежал молча, потом тихо проговорил:

— Доктор сказал, что ничем не может мне помочь. Что он понимает, этот доктор? Дай мне еще коньяку, — мне уже немножко теплее. Я погибаю от холода.

Может быть, коньяк и не годился для умирающего, но в конце концов было уже все равно — врач от него отступился, — и Герман снова влил в рот Антону полчашки коньяка.

Придя на следующее утро, доктор был крайне поражен.

— Еще жив? — недоверчиво спросил он.

Герман не упомянул о коньяке; в сущности, какое доктору до этого дело? Бабетта уже отправилась за новой бутылкой. В течение ночи Антон выпил всю бутылку, его по крайней мере больше не знобило, и он спал глубоким сном. Доктор покачал головой — вот уж действительно настоящее чудо!

Поздно ночью Антон проснулся; у него снова был озноб, и его трясло, но на этот раз все прекратилось уже после первой чашки коньяка. Легкий румянец выступил на лице Антона, его взгляд стал гораздо яснее.

— Что они понимают, эти доктора? — проговорил он. — Плотника не так-то легко угробить!

Через три дня Антон был вне опасности.

13

Разумеется, нетрудно было догадаться, кто ранил Антона. Хотя столяр уже давно исчез из города, но говорили, что кто-то видел его на днях в Нейштеттене.

Альбрехт, жандарм, явился в Борн, вытащил толстый служебный блокнот в черном переплете и допросил на кухне Альвину. Она рассказала ему о письме с угрозами: «Смерть ходит вокруг Борна». Жандарм удовлетворенно поглаживал свои пышные усы: случай совершенно ясный. Но когда он несколько дней спустя смог приступить к допросу Антона, оказалось, что тот ничего не знает. Он хватил лишнего, заявил Антон, возле мостика споткнулся, и его ударили — больше он ничего не знает. У него нет ни малейшего подозрения на кого бы то ни было. А угрозы? Ну, такие вещи люди пишут по глупости, не задумываясь над тем, что делают. Это решительно ничего не доказывает!

Антон, разумеется, ни минуты не сомневался в том, что напал на него столяр. Говоря откровенно, он не считал его способным на такой решительный поступок, и столяр с оттопыренными ушами значительно вырос в его глазах. Столяр, с которым он в конце концов обошелся не особенно хорошо, просто отомстил — вот и все. Но ведь это, в сущности, касалось их двоих, и полиция была здесь совершенно ни при чем. Таково было мнение Антона. Если этот столяр когда-нибудь попадется ему в руки — немного же от него тогда останется!

Антон мог уже сидеть в постели; выздоравливал он быстро. Когда к нему приходили гости, он, разумеется, не мог удержаться, чтобы не прихвастнуть. Не так-то просто отправить его на тот свет, и не такие уже пробовали! Однако на этот раз его и в самом деле чуть не угробили; многие на его месте не выдержали бы, это можно сказать без преувеличения. Врач махнул на него рукой, о, н уже окончательно похолодел и окоченел — совсем застывший труп. И Антон смеялся.

Таяло. Солнце, прорываясь сквозь облака, припекало основательно и сверкало в тысячах капель, падавших с каштанов. Герман изо дня в день возил песок из нижнего рва, работа шла своим чередом. Однажды, остановив вороных на полдороге, чтобы дать им передохнуть, он увидел поднимающегося по склону горы человека.

Кто бы это мог быть? Он узнавал и снова не узнавал этого человека. На нем было светлое пальто городского покроя и твердая черная шляпа. В одной руке он нес чемодан, но на спине тащил бесформенный мешок. Не странно разве, что одетый по-городскому человек несет на спине такой огромный мешок?

Вдруг откуда ни возьмись появилась Ведьма, мчавшаяся во весь опор. Она тявкала, визжала, бросалась на путника с такой необузданной радостью, что ему пришлось опустить на