Моя пятнадцатая сказка - Елена Свительская

— Отец…

— Нет. Тот юноша, который случайно увидел вас и влюбился в вас.

Тот юноша? Боги! С тех пор, как я выскочила из-за ширм и налетела на него, он не успокоится и будет ежедневно слать мне любовные письма. А если еще и умрет от нераздельной любви и неугасимой страсти? К моим грехам добавится и грех за его смерть. Мало мне того, что я родилась женщиной, так еще и это! А как довольны будут сплетники, как счастливы они будут, приговаривая: «Ах, какая жестокая! Ах, бессердечная!».

Отвернулась от любимой моей служанки, закрыла лицо рукавом. Она не отставала, молила взглянуть на послание, ответить.

— Иначе он будет думать, что вы, моя госпожа, жестокосердная! — предупреждала кормилица.

Аой и так, и эдак убеждала меня. И добилась-таки своего. Я согласилась взглянуть на это послание, а более — ничего. Забуду его строки, как строки иных, чьи письма читала прежде.

Бумага была красива: темная, с золотой пылью, но еще красивее оказался его почерк:

«Если б достался мне напиток бессмертия, я взобрался бы на гору в провинции Суруга. Открыл бы сосуд и зажег бы подаренную богами жидкость. Она горела бы вечно и так ярко, как горит теперь в моем сердце любовь к вам.

Не встретиться нам вновь!

К чему мне жить на свете?

Погас твой дивный свет.

Увы, напрасный дар –

Бессмертия напиток»(14)

В тех письмах, что я читала прежде, с принцессой Кагуя меня еще не сравнивали. А его почерк… Как у человека, не примечательного внешне, может быть столь восхитительный почерк? О, у этого юноши должна быть необычайно тонкая душа!

— Напишите ему хотя бы строчку, госпожа! — умоляла Аой.

Видно, очень трогательно просил он ее передать мне посланье. И, может статься, горячо очень умолял ее заполучить хоть строчку ему в ответ от меня.

— Он сочтет меня легкомысленной!

— Одну только строчку! Он будет очень счастлив! — не отставала от меня служанка.

Но на сей раз я не поддалась на ее уговоры. Хотя мне и самой очень хотелось написать ему ответ. Ох, если я не отвечу, он подумает, что хотя бы крохи благоразумия у меня остались. О, что же я натворила! Что натворила сегодня!

Наступил 15-ый день Восьмой луны. Полная луна в это время года была особенно красива. Время, когда в каждой усадьбе Киото и даже во дворце господа любуются луной. Но хозяин нашей усадьбы был болен, и потому мы все, не сговариваясь, просили слуг нас не будить и даже собирались пораньше лечь спать или тихо-тихо любоваться прекрасным светилом из своих комнат.

Слуги ворчали, ведь как так, так было принято! Если мы некрасиво и тихо проведем эту чудную ночь, то как бы нас не засмеяли соседи! Слуги, увы, слишком много болтают. Но нашим слугам не хотелось уступать перед слугами других господ. Не имея своего богатства, слуги иногда хвастались роскошью своих хозяев и даже сравнивали их друг с другом. Если уж своими глазами покоев чужих не видели и празднеств — не всех же из них отправляли посыльными к соседям и на другие линии — так хотя бы обсуждали и сравнивали приготовления: сколько рулонов шелка ушло, какой новой утвари прикупили, какие одеяния пошили, сколько заказывали молитв…

Мы все же отпирались и праздновать не хотели. Мне даже пришло посланье от госпожи Северных покоев, чтоб в эту ночь я вела себя тихо и скромно — болеет наш господин, пускай отдохнет спокойно.

Но кто-то из старых слуг нажаловался на дам поместья отцу. Что мы решили не отмечать это роскошное полнолуние. И хозяин мой велел слугам передать всем господам в усадьбе, чтобы не стеснялись отпраздновать ночь полной луны как можно прекрасней. И сам обещал выбраться из постели и сыграть нам что-нибудь на флейте.

И мы любовались луной всю ночь. Слагали стихи, услаждали слух музыкой. Отец еще не должен был много ходить. Поэтому мы по очереди играли друг другу на инструментах — и в ночной тиши музыка долетала из одних покоев в другие, связывая наши души. Один смолкал и, чуть погодя, начинал играть другой. Вдвоем сразу играли только отец и госпожа из Северных покоев, дерзнувшая прильнуть к его пронзительной флейте нежными сочными переливами от струн своего кото.

И даже я сыграла.

Чужая служанка, которую я еще не видела, принесла мне стих от отца на красивой светлой бумаге:

«В небе осеннем

Сияет луна.

Налились белым светом

Капли росы,

Жемчугами блестят»(15)

Я велела принести мне еще светильников — и выбрала лист самой красивой бумаги, что у меня была, белой с золотыми блестками, выданной родителем для особо торжественных случаев. Кому как не ему мне писать послание на бумаге с каплями золота?..

И я написала отцу стихотворение на ту же тему, из тех, что знала:

«Гуляет ветер

По полям осенним,

Бросает на землю

Капли росы, ожерельем

Застывшей на стеблях»(16)

Но, впрочем, еще я хотела намекнуть, чтоб мой отец, когда поправиться, вновь зашел ко мне, чтобы поговорить со мной. И только потом подумала, что он мог и решить, будто я требую у него новых подарков — и испугалась. Отец мой был еще болен, он пострадал серьезно, а я… Я будто бы дерзко требовала у него подарков!

Если не считать моего внезапного смятения, то это была чудная ночь, полная небесной красоты и музыки. И даже я решилась сыграть одну мелодию на кото, когда притихли другие музыканты, быть может, устав. И почти сразу же за мной повторило мою мелодию бива, кажется, принадлежавшее отцу. И сыграло сразу за тем иную мелодию, мне не знакомую. И тишина застыла между садов и зданий усадьбы как-то требовательно. Я велела Мурасаки принести мне и бива — и, стараясь играть как можно лучше, попыталась повторить ту мелодию, прежде совсем неизвестную мне.

Отец мой поправился — и даже зашел с визитом в мои покои — он правильно истолковал намек моего послания, что я мечтаю вновь его увидеть. Правда, сопровождающие его слуги и дары мне тоже принесли, поставили возле меня, прежде чем удалиться. Увидев подарки, я испуганно вскричала:

— Мой господин, я совсем не имела в виду, чтоб вы…

— Я и не подумал об этом, — отец усмехнулся, — Но мне в радость одаривать мою дочку. Не лишай меня такого удовольствия! В конце концов, я много лет скорбел, будучи лишенным такой возможности. И счастлив был несказанно, узнав, что одна из моих возлюбленных подарила мне дочь. Жаль, что твоя мать не дожила до новой встречи со мной.

Отец не сказал, почему не навещал нашу усадьбу столь долго. Да и я не посмела бы спросить о том. Поэтому лишь грустно улыбнулась, добавив, что жаль, что моя мать скончалась так рано. И начала разглядывать его подарки.

Он подарил мне новую лаковую шкатулку, черную, с золотым журавлем. И несколько листов изумительно красивой бумаги для писем и брусок туши из Китая, оставляющий чуть зеленоватый след, когда ее смачивали водой. Тушь попросил сохранять для особо важных посланий и особо важных людей. И я тихо пролепетала, что так и будет. Он принес мне дорогой подарок! О, как я была рада! Но, впрочем, еще больше радовало меня, что обошлось, что мой господин поправился!