Заговорщики. Преступление - Николай Шпанов

Несколько мгновений Гопкинс в нерешительности смотрел на Леги.

— Но ведь это же равносильно тому, что ответа не будет…

— Диктуйте, Гарри, — с усмешкой сказал адмирал.

В окрестностях Тура наступила предвечерняя прохлада, а в городе было еще жарко. Старые каменные дома были накалены. В большом зале ратуши, с растерзанными галстуками, в одних жилетах, а кое‑кто и без жилетов, все еще сидели министры Франции. Воспаленные, сонно–равнодушные глаза, потемневшие от небритой щетины лица, пряди волос, неряшливо свисающие на потные лбы, позы — все свидетельствовало о том, что этим людям скоро будет безразлично все.

Министры ждали ответа из‑за океана. Посол "великой заокеанской демократии" не дал себе труда последовать за французским правительством в Тур Уильям Буллит остался в Париже, чтобы встретить своих немецких друзей, и прежде всего, чтобы принять неожиданно и тайно появившегося в Париже Отто Абеца. В тот вечер 13 июня 1940 года, накануне вступления в Париж немецко–фашистских войск, в малой гостиной посольского особняка Соединенных Штатов Буллит сказал мужу своей бывшей приятельницы:

— Дорогой друг, пока я представляю тут Соединенные Штаты, вы можете быть покойны, — Буллит дружески положил руку на плечо Абеца. — Никто не вытащит из‑под тюфяка умирающей Франции того, что предназначено вам… Если бы только я мог связаться с нашими друзьями в Вашингтоне…

— Что вам мешает?

— Телефонная связь с Америкой прервана.

— Я устрою вам разговор через Берлин, — после минутного колебания сказал Абец.

Действительно, оказалось достаточно нескольких слов Риббентропу, и тот обещал в ту же ночь связать Буллита с Леги.

После полуночи, когда Абец уже спал, Вашингтон вызвал Буллита по проводу через Берлин. Буллит услышал в трубке голос Леги:

— Можете информировать кого нужно: Рейно получит ответ дня через два. Примерное содержание: "Мы удвоим усилия, чтобы помочь Франции. Но для их реализации нам нужно согласие конгресса". Вы меня поняли? — спросил адмирал.

— Вполне… Не может быть никаких неожиданностей со стороны самого?

— Я беру его на себя.

— Короче говоря: положительного ответа не будет?

— Да, — решительно отрезал адмирал.

— Спасибо, Уильям! — вырвалось у Буллита.

— Не за что, Уильям. Только не теряйте времени там, а тут все будет в порядке…

Положив трубку, Буллит радостно потер руки и про себя повторил: "Ответа не будет!.."

Утром Буллит сказал Абецу:

— Я очень хотел бы, чтобы вы, не теряя времени, отправились в ставку фюрера. Вы должны передать ему, что все в порядке: Франция должна рассчитывать только на себя. Значит, руки для действий над Англией у вас развязаны. Однако, — тут Буллит заговорил шопотом, — однако из этого вовсе не следует, что обязательства относительно России снимаются с фюрера. Напротив того: уничтожение Франции и право дать хорошего тумака англичанам — только поощрение, щедрое поощрение к активности на востоке…

Буллит настолько понизил голос, что даже если бы в комнате имелись самые тонкие приборы подслушивания, они не могли бы уловить того, что слетало с уст посла заокеанской республики и было предназначено для передачи самому отвратительному тирану, какого знала Европа тех дней, — Гитлеру.

Получасом позже Абец поправил перед зеркалом наспех наклеенные черные усики, надел очки, которых никогда до того не носил, и с ужимками сценического злодея покинул посольство через черный ход. Он спешил обежать еще нескольких парижских друзей фюрера, прежде чем отправиться в его ставку с поручением Буллита. По пятам за ним следовал страшный слух: "Ответа не будет…"

"Ответа не будет… Ответа не будет!.."

Это сообщение поползло из Парижа. Оно летело по Франции, как струя отравленного ветра, проникало в города, в деревни, нагоняло бредущих по дорогам беглецов, извиваясь, ползло по рядам солдат: "Ответа не будет…"

Скоро слух достиг Англии. Он пробивался сквозь туман лондонских улиц, мутной мглой заволакивал и без того смятенные умы англичан: "Ответа не будет…"

Но еще раньше, чем это сообщение стало известно в Лондоне, оно уже значилось в разведывательных сводках германского командования. Сводки лежали уже на столе Гитлера, Геринга, Кейтеля, Гальдера, Рундштедта и Гаусса. Канцелярия Риббентропа поспешно размножала копии для руководства нацистской партии: "Ответа не будет".

Все завертелось, как в бешеной карусели.

14 июня пал Париж.

16 июня, шантажируя Францию неизбежностью разгрома, Черчилль предложил ей стать частью Британской империи.

17–го Петэн объявил по радио, что взял на себя руководство правительством.

18–го Петэн и Вейган объявили все французские города с населением более 20 тысяч душ открытыми.

19–го французский кабинет не расходился целый день в напрасном ожидании ответа Гитлера на просьбу о перемирии.

20–го Гитлер приказал французским представителям явиться для получения условий перемирия.

Берлинская "Нахтаусгабе" писала: "Время жалости прошло".

Гаусс приказал подать себе легковой автомобиль в сопровождении двух броневиков. На прощанье он сказал Манштейну:

— Через несколько дней я вернусь, хотя делать здесь больше нечего. — И несколько иронически сощурил левый глаз за стеклышком монокля. — Советую не терять времени, если не хотите опоздать со своим следующим планом.

Манштейн сухо поклонился:

— Я никогда и никуда не опаздываю, экселенц.

Гаусс сердито хлопнул дверцей, и его автомобиль умчался, вздымая клубы пыли на никем не подметаемой улице. Генерал беспокойно ерзал на просторной задней подушке. Его снедало беспокойство: поспеет ли он в Париж, прежде чем гитлеровские башибузуки разграбят его сокровища? От нервного возбуждения Гаусс машинально ощупывал засунутый в боковой карман список того, чем следовало завладеть в картинных галлереях и салонах французской столицы.

— Дьявольски жаркий июнь! — сказал сын президента, Франклин Рузвельт младший, и подвинул соломенный шезлонг, на котором лежал, дальше в тень.

Пятна света торопливо обегали отбрасываемую деревьями тень. Солнце заглядывало во все закоулки парка. Если бы не сильный вентилятор, то даже под большим парусиновым зонтиком, пристроенным у огромного вяза, где лежали президент с сыном, стало бы нечем дышать. Мухи назойливо гудели, не в силах преодолеть отгонявшую их струю вентилятора.

Переставив шезлонг в тень дерева, Франклин младший оказался отделенным от отца толстым стволом вяза. Пришлось поневоле повысить голос, и беседа сразу утратила интимность, которая так устраивала сына. Он приехал в Гайд–парк ради того, чтобы выведать у отца кое‑что о предстоящих изменениях в налоге на сверхприбыль и потолковать еще об одном важном деле. Будучи уже три года женат на Этель Дюпон, дочери Юджина Дюпона де Немур, Франклин постепенно переходил из лагеря отца, при всяком удобном случае прокламировавшего мир, в стан одной из самых агрессивных групп американских монополистов — военно–промышленной группы "Дюпон".