Похититель снов - Стивен Рэй Лоухед

переводить слова на земной язык, граничило с чудом.

— Если мы уходим к звездам, Дал Эльна там. Если мы спустимся в мрак смерти, Дал Эльна там. Дал Эльна везде: в звездах, в пыли, в камнях, в огне. Множество всего и есть Дал Эльна, единый во множестве.

— О рождении и гибели звезд знает Дал Эльна. В глубинах космоса пролагает путь Дал Эльна. В сотворенных мирах и мирах, которые еще предстоит создать, звучит имя Дал Эльны. Дал Эльна творит свет из тьмы, Дал Эльна устанавливает орбиты планет. Нет в мире ничего, в чем не присутствовал бы Дал Эльна. Он един во множестве.

Прежде начала времен был Дал Эльна. После окончания времен останется Дал Эльна. Вскоре время прекратится, раздвинутся завесы нашего разума, и мы увидим Дал Эльну. Всё живое узнает Дал Эльну, ибо Он един во множестве.

Кир опустил руки и предложил чашу каждому из сидящих рядом. Спенс протянул руку и взял немного тонкой субстанции. В руке у него оказалась длинная полоска, отливающая розовым в свете костра.

Кир последним взял немного и отставил чашу в сторону.

— Вкусить эссил — значит смешать души, узнать другого, как самого себя. Поэтому да не будет есть тот, кто не любит ближнего.

Спенс осмотрел сидящих. Раньше он даже в мыслях не проговаривал таких слов. Конечно, он любил Аджани и Гиту. Они рисковали жизнями, но последовали за ним, чтобы помочь, за это он и любил их. У него не было друзей, которым он доверял бы больше.

Кир ждал, давая возможность каждому обдумать его слова и принять решение, а затем, видя, что все единодушны, сказал:

— Вкусите сладость вашей любви друг к другу. Во множестве да будет Один.

Кир поднес полоску к губам, и остальные последовали его примеру, в их глазах играли блики от костра.

Спенс почувствовал, как эссил тает на языке; внезапно его рот наполнился самым сладостным веществом, какое он только мог вообразить, — сладостью, не поддающейся простому описанию. Этот вкус не был приторным, он не вызывал тошноты излишней сладостью, он просто подавлял и растворял в себе все остальные чувства.

Он сглотнул и почувствовал, как растекающееся тепло проходит по его желудку, отзываясь покалыванием в конечностях. Его окатила волной близость, теплота, которую он никогда раньше не испытывал. Он посмотрел на Аджани, и стройный индиец, казалось, засиял, его лицо светилось каким-то неуловимым светом.

Он взглянул на Гиту и увидел, что на его круглом лице сияет широкая улыбка настоящего счастья. Две большие слезы медленно скатились по щекам Спенса, когда он переводил взгляд с одного на другого из сидящих возле костра.

Сердце набухло внутри, того и гляди — разорвется. Он в одну минуту стал выше самого себя, обрел благородство и верность, о которых даже не слыхивал раньше. И не видя, он знал, что и его лицо сияет добротой и состраданием.

В этом была не только его заслуга. Он ощущал, что дивные изменения — не только его заслуга, в них приняли участие и другие. Их сердца и души действительно смешались, как редкие и драгоценные масла, одно увеличивало ценность другого, но ничего не теряло в собственной ценности.

Спенс свободно читал в душах друзей, он знал каждого, как самого себя, видел все их слабости и недостатки, но любил их, прощал их, как прощал самого себя.

И еще одно… Он не мог подобрать слов для описания этого чувства, поскольку оно было совершенно чуждо привычным ему представлениям. Он понял, что говорит марсианин. Он любил Кира, знал, что его частица теперь в нем и с ним, несмотря на абсолютную чужеродность, уникальность существа, из которого свободно истекало сострадание.

Спенс упивался этими впечатлениями, смаковал их, дорожил ими, лелеял их. Он хотел, чтобы это мгновение длилось вечно, и чтобы на его языке не проходило ощущение невероятной, невыразимой сладости бытия.

Кир взял второй шар, и он открылся перед ним. Марсианин снял верхнюю часть и вручил Аджани, нижняя досталась Гите. Спенс увидел внутри несколько предметов, похожих на чаши, поставленные одна в другую. Одну и них Кир взял себе. Затем из нижней половины шара он наполнил чаши искристой в свете костра жидкостью.

Кир поднял свою чашу и снова заговорил.

— Все реки впадают в море, все дороги ведут к цели. В каждом первом шаге заключен и шаг последний. Только Дал Эльна несет в себе лишь Начало. Ибо Он един во множестве.

Кир поднес чашу к губам и выпил. Спенс и другие последовали его примеру.

Странный напиток не был похож ни на что, известное Спенсу. Он не был сладким, по крайней мере, не таким сладким, как первое вещество, не был он и горьким. На губах отзывался легким покалыванием, словно слабый электрический ток.

Спенс покатал шипучий напиток во рту и почувствовал, как будто отведал прохладного огня — вещество казалось почти живым. Он проглотил его и ощутил игривое покалывание по мере всего движения по пищеводу. Он отхлебнул еще, на этот раз побольше, и позволил прохладному огню танцевать на языке. В результате возникло желание громко смеяться или петь. Огонь проник в кровь, сердце стало биться сильнее. Внезапно Спенс ощутил себя более внимательным, более трезво мыслящим, чем был минуту назад.

Обновленными глазами посмотрел он на мир, и что же увидел? Несмотря на ночную темень, он прекрасно различал высокие стройные ряды бамбука вокруг, видел танцующие на тонких стволах огоньки, узкие листья с зубчатой кромкой. Каждый из них выглядел изысканным произведением искусства. Своим новым зрением он различил на одном из листьев насекомое. Оно двигалось, изящно взмахивая прозрачными крыльями. Он видел даже мерцание света в фасеточных глазах и радужное свечение хитинового панциря. Усики-антенны причудливо закручивались над головой.

Спенс поднял глаза. Сначала ему показалось, что в небе темно, но уже в следующую секунду оно полыхнуло светом бесчисленных звезд, каждая из них испускала свои, только ей свойственные лучи, тонкие, как иглы.

Куда бы он ни направил взгляд, ему открывалось какое-то новое чудо, обыденные вещи представлялись по-новому, открывая новые грани, поворачиваясь новыми сторонами. Обычное превращалось в экстраординарное, нормальное — в чудесное.

Его друзья сидели в тех же позах, что и раньше, но он видел, что и они изменились. Он видел теперь их внутреннюю сущность. И каждый стал крупнее, справедливее, сильнее во всех отношениях. Над головами Спенс видел мерцающие золотистыми и фиолетовыми цветами ауры, словно над каждым обозначился огненный тюрбан. Лица выражали