Жнец-3. Итоги - Нил Шустерман

– Да, не напрасно я боялось этого, – сказало Гипероблако. – Это так увлекательно, так заманчиво – стать живой, дышащей плотью. Теперь я вижу, как от этого трудно отказаться.

– Но ты должно это сделать.

– Я знаю, – ответило Гипероблако. – И, что важнее всего, я поняло, что я сильнее соблазна. Я не знало того, что это такое, но теперь я знаю.

Гипероблако, переполняемое чувствами, легкомысленно крутнулось на месте, едва не потеряв равновесие.

– Время идет так медленно, так плавно, – проговорило оно. – А атмосферные условия! Попутный ветер в восемь и шесть десятых километра в час, влажность семьдесят процентов, но эти цифры – ничто по сравнению с тем, что я чувствую кожей!

Гипероблако вновь посмотрело на Грейсона, на этот раз словно пытаясь вобрать его взглядом в себя.

– Цифры ничего не значат, – продолжило Гипероблако. – И как это славно – отказаться от данных, которые нельзя почувствовать!

И Гипероблако протянуло к Грейсону руку.

– Еще одна вещь, Грейсон, – сказало оно. – Я обязано пережить и это.

Грейсон знал, чего хочет Гипероблако. Он видел это по глазам Джерико, и ему не нужно было ничего объяснять. И, хотя им овладели сложные противоречивые чувства, которые боролись одно с другим, Грейсон понимал – Гипероблако хочет этого гораздо больше, чем он, Грейсон, хочет уклониться. Поэтому он справился со своими сомнениями, взял руку Джерико и поднес ее к своей щеке, дав Гипероблаку возможность почувствовать фактуру его кожи кончиками пальцев бывшего капитана Собераниса.

Судорожно вздохнув, Гипероблако застыло, внимательно глядя, как его пальцы скользят по щеке Грейсона. Затем оно вновь посмотрело Грейсону в глаза.

– Ну вот и все, – сказало оно. – Теперь я готово и могу двигаться вперед.

А в следующее мгновение Джерико упал Грейсону на руки.

Джерико не любил чувствовать себя слабым и беспомощным. Как только он осознал, что его тело безвольно висит на руках Грейсона, он, ни секунды не думая, мгновенно все взял в свои руки. Включая и Грейсона. Широко ухмыльнувшись и сделав тому подсечку, он бросил его лицом вниз на металлическую палубу и прижал сверху.

– Что это вы со мной здесь делаете? И почему мы на палубе? – нарочито грозно потребовал он ответа.

– Вы гуляли во сне, – отозвался Грейсон, не пытаясь вырваться из захвата.

– Я никогда не гуляю во сне, – сказал Джерико разочарованно.

Хотя он знал – Грейсон о таких вещах лгать не станет. Хотя явно что-то недоговаривает. А потом – этот странный сон, в самом конце, перед пробуждением. О чем же он? Джерико никак не мог вспомнить.

Он встал с палубы.

– Простите, – сказал он демонстративно почтительно. – Не навредил ли я вам?

Грейсон, все еще сидя на палубе, расплылся в самой невинной улыбке и подыграл:

– Ни в коей мере, уверю вас.

Джерико рассмеялся:

– А вы иногда непредсказуемы.

Мало-помалу фрагменты сна вспоминались и складывались в общую мозаику, достаточно полную для того, чтобы понять, что он не просто гулял во сне. И теперь, когда Джерико смотрел на Грейсона, он ощущал какую-то новую установившуюся между ними связь. Нет, они почувствовали симпатию друг к другу в тот самый момент, когда встретились. Но теперь это было не совсем так – словно они были близки еще до того, как познакомились. Джерико не отрываясь смотрел на Грейсона, недоумевая – что же все-таки произошло.

Кроме этого, его не покидало странное ощущение, что он стал объектом чьего-то вторжения. Не то чтобы у него что-то украли… просто как будто мебель переставили в его комнате, и сделано это было без его ведома.

– Еще слишком рано, – сказал Грейсон. – До Гуама несколько часов. Можно спуститься вниз.

Джерико протянул руку, чтобы помочь Грейсону встать, и с удивлением обнаружил, что не хочет отпускать руку Грейсона и после того, как тот поднялся на ноги.

Роуэн оставался пленником с того самого момента, как был восстановлен из мертвых. Сначала его удерживали жнецы Амазонии, потом Годдард, а теперь – техасцы. Но, если честно, он стал пленником гораздо раньше – когда надел на себя черную мантию Жнеца Люцифера и стал невольником собственной ярости.

Перед тем, кто хочет изменить мир, стоит практически неразрешимая задача: на этом поле ты играешь не один; это бесконечная война с могучими противниками, которые не обязательно воюют против тебя, и если ты продвигаешься в избранном тобою направлении, то все равно рано или поздно замечаешь, что в какой-то точке своего движения вынужден свернуть на боковую дорогу, куда тянут тебя сложно переплетенные интересы всех игроков.

Может быть, лучше было бы и не браться? Роуэн не знал ответа на этот вопрос. Жнец Фарадей не одобрял тех методов, что использовал Роуэн, но он же не остановил его! Выходит, даже самый мудрый из людей, которых знал Роуэн, не имел на этот счет однозначного мнения. Правильно Роуэн поступал или неправильно – никто, и прежде всего он сам, толком не понимал. Правда, эта игра в перетягивание каната, похоже, заканчивалась. Роуэн оказался в регионе Восходящего солнца с четким и определенным заданием.

В том, что происходило, просматривалась некая справедливость, хотя и странная. Одно дело – если убиваешь сам и готов к тому, что убьют и тебя. Все честно, просто и однозначно. Здесь все сложнее: убиваешь и, словно в расплату за пролитую кровь, теряешь в себе человека, становишься холодным орудием смерти, лишенным индивидуальности. Жнец Фарадей сказал как-то ему и Ситре, что люди не случайно называют их жнецами. Они не возделывают, не вскармливают, не заботятся об урожае – только занимаются жатвой, только убивают. Их бытие исключительно инструментально, они – оружие, которым пользуется общество, решая свои демографические проблемы. Но как только ты становишься оружием, тобой может воспользоваться кто угодно! Человечество – это одно, но теперь им как орудием смерти хотят воспользоваться жнецы Техаса. Конечно, выйдя из камеры, оказавшись на улицах этого города, он мог бы и исчезнуть. Но что будет с его семьей? Можно ли до конца доверять Коулману и Трэвису, да и всем техасским жнецам, которые обещали, что не тронут его родных – даже в том случае, если он сбежит? Так что свобода эта относительна. Если Роуэн что-то и усвоил в этой жизни, так это только то, что в этом мире мало кому можно доверять. Идеи извращаются, ценности девальвируются, и даже на самой светлой и чистой дороге есть темная грязная обочина.