Техник-ас - Евгений Владимирович Панов

в этой войне, она обречена. Наши неудачи на фронте носят временный характер. Наступление Красной армии выдохлось, ещё одно усилие – и линия фронта покатится на восток до самого Урала.

У вас крайне отсталая в технологическом плане страна, примитивное оборудование и такая же примитивная техника. Да даже вы сами, майор, воевали, и вполне успешно, на американском самолёте. Так что большевистская Россия – это колосс на глиняных ногах. Вся ваша военная мощь держится исключительно на поставках техники из Англии и Америки. Однако те, кого вы называете своими союзниками, уже завтра перейдут под наши знамёна, чтобы не упустить возможность получить свою часть трофеев по окончании войны.

У вас есть шанс вернуться на родину в числе тех, кто освободит Россию от жидобольшевистского правления и поможет ей стать частью цивилизованного европейского общества. Вы будете определять будущее своей страны в составе объединённой Европы. Уже многие из ваших генералов перешли на сторону Германии и воюют против большевиков за европейское будущее России. Вы, наверное, не в курсе, но даже сын Сталина перешёл на нашу сторону. Разумеется, в России большевики об этом не говорят, но это так.

А вот тут ты, херр майор, просчитался. Насколько я помню из истории, Яков Джугашвили погиб в лагере Заксенхаузен 14 апреля 1943 года. Погиб, но ни отца, ни Родину не предал.

Однако показывать свою осведомлённость я не стал, а сделал вид, что это меня заинтересовало.

– Так устройте нам с ним встречу, Нойман, и тогда я, может, и подумаю.

– К сожалению, пока это не представляется возможным, майор. Сын Сталина сейчас занят очень важной работой, от которой его лучше не отрывать, – выкрутился немец.

Ну да, несмотря на всю любовь немцев к оккультизму, воскрешать умерших они так и не научились.

Всё же что ни говори, а медицина у немцев на высоком уровне. Через полтора месяца я довольно сносно мог ходить, и голова почти не болела. Я часто задумывался о том, что же будет дальше. Можно было, конечно, попытаться бежать, но, учитывая здешнюю охрану, это, скорее всего, закончится моей гибелью. А значит, ещё побарахтаемся, а там, может, судьба подбросит удобный случай.

За мной пришли утром, до завтрака. В палату, где я находился, ворвались несколько солдат с эмблемами СС и, надев мне на руки наручники, затолкали меня в машину, завязали глаза и куда-то повезли.

Ехали довольно долго. По моим прикидкам, часа два точно. Наконец машина остановилась, и меня буквально за шиворот вытащили наружу.

Похоже, это был тюремный двор. Вокруг возвышались мрачные тёмно-серые стены, пахло сыростью и обречённостью. Где-то высоко, в узком квадрате едва не сходящихся стен, виднелся лоскуток синего неба.

Меня заставили снять удобную мягкую больничную пижаму и, выдав полосатую робу, бросили в холодную сырую камеру. Что-то мне это напоминало. Сиживал я уже в подобной. Там также не было окон и лишь свет тусклой лампочки под высоким потолком слегка рассеивал тьму. Даже запах был похожий.

Так как меня, что называется, изъяли до того, как принесли завтрак, то скоро я ощутил голод, который становился всё сильнее. Сколько времени прошло до того момента, как узкое окошко в двери лязгнуло и открылось, я не знаю, но по ощущениям пара суток. В окошко просунули плошку с отвратительно пахнущим варевом. М-да, не отель «Ритц», но хоть что-то. Не чувствуя вкуса, съел содержимое миски. Хорошо хоть тёплое, а то вряд ли у меня получилось бы влить это в себя.

Баланду выдавали нерегулярно, и вскоре я потерял счёт времени. От холода и сырости рана на бедре воспалилась и давала о себе знать постоянной дёргающей болью. За неимением лучшего я оторвал лоскут от робы и, смачивая его своей мочой, протирал рану. Странно, но меня никто никуда не выводил, не было ни допросов, ни пыток – ничего. Хотя, вероятнее всего, таким образом пытались меня банально сломать.

И вот однажды дверь в камеру с лязгом открылась.

– Aufstehen! Raus hier![121]

Меня провели в тюремный лазарет, где обработали рану, сделали какой-то укол и перевязали. Если до этого мне было уже откровенно по фигу на всё, то последние действия немцев заинтересовали: потенциальным трупам раны не обрабатывают и перевязки не делают.

Затем был уже знакомый мне тюремный двор. А на улице-то уже зима. Нет, не та, наша, со снегопадами и морозами, от которых уши сворачиваются, а вполне себе европейская зима с чуть заметным снежком. Это сколько же времени я тут провёл?

Меня посадили в закрытый фургон, бросили под ноги какую-то потрёпанную шинель советского образца и куда-то опять повезли. Так я оказался в печально известном концлагере Заксенхаузен. В том самом, где совсем недавно погиб Яков Сталин. Вернее сказать, не в самом лагере, а в лагерном отделении, расположенном в пригороде Берлина Штеглиц-Целендорф.

Определили меня в общий барак, в котором размещались советские военнопленные. Едва я вошёл, как со всех сторон на меня посыпались вопросы, кто я, откуда и как там на фронте. Однако сопровождавший меня капо[122] прикрикнул, и все затихли. Строго тут у них.

Едва я разместился на жёстких деревянных нарах, покрытых тощим матрасом, как меня обступили заключённые. Пришлось рассказывать.

– Майор Копьёв. Лётчик. Был сбит, партизанил, попал в плен. Нет, как сейчас дела на фронте, не знаю, меня сбили в начале июля сорок третьего года, но то, что фрицам там кисло, это точно.

Меня расспрашивали до тех пор, пока капо опять не прикрикнул. Все нехотя разошлись по нарам.

– Товарищ майор! – Мой сосед говорил чуть слышным шёпотом. – Вы, если что надо, обращайтесь ко мне. Я вам всем, чем могу, помогу.

– Тебя как зовут? – так же шёпотом спросил я.

– Так это, Харитон я, Тарасевич моя фамилия. Рядовой. Я давно уже здесь, аж с сорок первого года, и всё здесь знаю.

– Спасибо, Харитон. Если что, обращусь.

Ох не нравится мне этот мой соседушка. Говорит, что с сорок первого здесь, а морда ни грамма не схуднувшая от местного питания.

Некоторое время спустя решил я посетить местный туалет. Уже на выходе услышал откуда-то сбоку из тёмного закутка шёпот. Похоже, здесь все предпочитают так изъясняться.

– Товарищ майор! Ваш сосед провокатор. Он на немцев работает.

Я остановился и сделал вид, что поправляю штаны.

– Ты кто?

– Я сержант Рябинин. Бортстрелок на Ил-2. Я вас по Ленинграду знаю. Я в пятнадцатом штурмовом полку служил.

– Какое прозвище у командира третьей эскадрильи?

– Птица-говорун. Вы сами его так прозвали. Ещё сказали, что