Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова - Вадим Гольцев

Возражая защитнику Цветкову, он говорит:

— Здесь Цветков из кожи лез, говоря, что Денисов никаких преступлений не совершал. Но он же сам сознался в преступлениях. Пусть он был только начальником штаба, но и это — не последняя спица в колеснице!

И далее обвинитель жёстко настаивает на виновности Денисова.

Когда Анненкову предоставлено было последнее слово, зал замер: как поведёт себя он на финишной прямой, что скажет, не опустится ли до элементарного отрицания вменяемых ему в вину фактов, будет ли говорить о своём раскаянии и просить снисхождения некогда грозный атаман? — такие вопросы возникали и у суда, и у обвинителей, и у защитников, и у всех присутствовавших. Все ожидали последнего слова атамана и полагали, что оно будет коротким и жалким. Но публика волновалась напрасно: последнее слово атамана было продуманно, аналитично, исповедально и в его положении — блестяще! Это — документ большой эмоциональной силы, в котором он пытался искренне объяснить людям свои действия как в период войны, так и в Китае. В него он включил только те периоды своей жизни, которые, на его взгляд, помогут людям заглянуть к нему в душу и, может быть, понять его! Я не хочу обеднять последнее слово Анненкова пересказом и привожу его полностью, чтобы читатель лично прочёл его и, может быть, открыл в атамане то, что не удалось мне… Стиль атамана я сохраняю.

Вначале Анненков говорит о причинах его борьбы с советской властью:

— Когда я выступил и дрался против большевиков, — начинает он, — то я был убеждён, что большевики, придя к власти захватническим путём, уже являются незаконной властью. Я был убеждён в том, что большевики не смогут опираться на широкие массы населения, не смогут привести страну, разрушенную империалистической войной, в порядок, не смогут поднять её, не смогут управлять ею. Я был убеждён, что я должен выступить на бой с большевиками, я был убеждён, что я был прав в этой борьбе.

Затем Анненков характеризует ведение борьбы сторонами и признаёт, что им было допущено много ошибок:

— Борьба была жестокая, упорная и беспощадная. Обе стороны, как та, так и другая, не щадили своих противников. Обе стороны старались выиграть эту борьбу.

В этой борьбе было допущено много произвола, было допущено много безобразий, как мною лично, так и моими подчинёнными-партизанами, но я не сваливаю вину ни на кого. Кто бы ни был виноват в тех преступлениях, которые творились, всё равно я, как старший начальник, являюсь ответственным за каждого партизана, за каждого, совершившего преступление в этой борьбе!

В этой борьбе было много преступлений совершено. Большинство из этих преступлений лежит на моей душе! — мужественно заявляет он. — Но я категорически не могу признать себя виновным в одном, — чрезвычайно волнуясь, продолжает он, — что я своих партизан, которые в течение трёх лет боролись вместе со мной против большевиков, я при прощании будто бы безобразно расстрелял. Этого не было, и я отрицаю это!

Далее Анненков переходит к анализу причин, по которым он потерпел поражение.

— Борьба закончилась полным нашим крахом, — говорит он. — Мы были разбиты и должны были отступить и спасаться в Китае. Причины нашего поражения, причины нашего краха мне были не совсем ясны. Мне казалось, что мы должны были победить. Мне казалось, что советская власть не может победить. Поэтому я был в недоумении, почему мы разбиты.

Разобраться в первые три года, проходившие в Китае, в этом я не мог, потому что находился в китайской тюрьме. В эти три года, будучи совершенно изолированным, я совершенно не знал, что творится не только в СССР, но и во всём мире.

После выхода из тюрьмы я стал подробнее разбираться в том, какая шла борьба гражданская, каковы её последствия, что было после Гражданской войны.

Я имел возможность в первое время разбираться только исключительно по материалам белой прессы, по белым мемуарам, которые попадались мне под руку. В то время советских красных книг ещё не было.

Несмотря на то что эти материалы и документы белые были написаны односторонне, несмотря на то что они были пристрастны, в них красной нитью проходило то, что эта борьба с советской властью, с Красной армией была проиграна нами и что методы борьбы были неправильны у нас. Благодаря этим методам борьбы как в Сибири, так и на юге России, как у Деникина, так и у Милича, оказалось то, что мы оттолкнули от себя население и заставили его с оружием в руках подняться против нас. Когда я читал мемуары, которые были в моих руках, — продолжает Анненков, — то, несмотря на то что все элементы победы были в наших руках, что у нас была армия более сильная, с более сильным командным составом, лучше снабжённая, всеми мерами поддерживаемая союзниками, всё-таки была разбита красными армиями, которые испытывали и недостаток в командном составе, которые были ещё недостаточно сформированы, были раздеты, одним словом, и менее казались боеспособными, чем Белая армия. Они разбили нас благодаря тому, что у них была вера в то, за что они борются. В нашей армии веры в это не было.

Далее Анненков говорит о потере им веры в Белое движение:

— Но я был бы не прав, если бы сказал, что у меня тотчас после перехода границы симпатии были на стороне большевиков. Я оставался белым, не сочувствовавшим большевикам и советской власти. Но факт, что большевики нас разбили — был налицо. И для меня, как военного человека, было ясно, что в то время, когда у нас была огромная территория, средства, какие имелись у нас, — и вся наша армия потерпела крах.

Когда вся эмиграция не имеет ни клочка территории, никаких средств, не имеет никакого оружия, материально и физически потрясена, она не может играть той роли, которую играла раньше. Мне казалось, что Белое движение свою роль уже сыграло.

Но, когда я задержался в Центральном Китае, когда я временно отстал от Белого движения, я стал получать массу всевозможных предложений как от белых организаций, так и от иностранцев, с тем, чтобы я вновь вступил в руководство белыми организациями для будущей борьбы с большевиками. Я знал, что на Дальнем Востоке существуют ещё белые отряды как боевые единицы для борьбы с большевиками. Я знал, что они должны быть тем ядром, вокруг которого объединяется эмиграция для выступления против советской власти. Я говорю: не верю, не верю в Белое движение, по крайней мере, как в самостоятельное Белое движение.

Значительная часть последнего слова Анненкова была посвящена характеристике белой эмиграции. На первый взгляд, рассказ атамана об этом вызывает недоумение: ведь это прямо к делу вроде бы не относится. Но обращение к теме белой эмиграции у Анненкова не случайно: он знает, что в недалёком будущем в СССР хлынут потоки задавленных нуждой, в том числе и милых его сердцу партизан, людей, пересмотревших своё отношение к советской власти, и хочет объяснить советским людям, почему белая эмиграция сейчас ещё контрреволюционна, чтобы они были более снисходительны к будущим эмигрантам, чем к нему.

— Я считаю своим долгом, как бывший атаман анненковцев и как представитель эмиграции, сказать суду, в каком положении находится фактически эмиграция на Дальнем Востоке. Она находится в изгнании и продолжает оставаться контрреволюционной или она действительно является оголтелой массой, что она продолжает борьбу или, может быть, есть какие-нибудь причины, благодаря которым она должна вести эту борьбу? Эмиграция находилась и всё время находится в таком положении, что она должна быть контрреволюционной! — заявляет он и переходит к её подробной характеристике: — Эмиграцию можно разделить на две категории: верхушку, или политических руководителей эмиграции — их меньшинство, и рядовую массу эмигрантов, состоящую из бывших солдат, младшего командного состава, казаков, рабочих и крестьян, которые боролись против советской власти и отступили в Китай.