Светящееся пятно. Кольцо вечности - Патриция Вентворт

Визг доносился из кабинета. Когда они подбегали, дверь распахнулась, и на улицу выскочила Сисели. Она попала прямо в объятия Гранта, тот поднял ее и прижал к себе. Фрэнк Эббот сначала заметил лежавшую на полу сережку в виде «кольца вечности» — там, где она выпала из руки Сисели. Затем — пытавшегося встать на колени Марка Харлоу. Он рухнул на пол около письменного стола вместе с накрывшим его стулом, который занес над головой, чтобы швырнуть им в Сисели. Марк старался встать на колени и освободиться от стула. Лицо его было залито чернилами пополам с кровью, он шарил вокруг себя руками, словно слепой.

Фрэнк ринулся вперед. Бежавший следом Лэмб остановился на пороге. Он услышал, как задыхавшаяся Сисели крикнула: «Он убил их обеих и меня хотел убить!» Его взгляд упал на сережку, потом на Марка Харлоу, успевшего встать и опершегося на стол. Лэмб мгновенно оценил увиденное и крикнул:

— Что здесь происходит?!

Марк Харлоу слышал его будто сквозь рев ветра. В ушах у него грохотало, от боли кружилась голова. До него доносилось отрывочное: «Любые ваши слова… запротоколированы и использованы…»

Марк протер глаза и повернул к Лэмбу искаженное ужасом лицо.

— И что толку? Я же все сказал, нет? — Он проклял Сисели и свое невезение. Будь там Луиза Роджерс, она бы узнала и голос, и слова.

— Итак, я вас предупредил. Миссис Хатауэй заявляет, что вы пытались убить ее. Хотите что-либо объяснить? И о Луизе Роджерс? О Мэри Стоукс?

Марк Харлоу ответил:

— Да, это я их убил. Мне конец. Невезение не победишь.

Сисели дала показания, и полицейские отбыли обратно. Прошло примерно полчаса, как стих гул машины, увозившей их в Лентон. На заднем сиденье расположились Марк Харлоу в наручниках и Фрэнк Эббот, на переднем — главный инспектор Лэмб и констебль Мэй.

После дикой встряски жизнь в Дипсайде снова входила в привычную колею. Брамбла выпустили из кухни, где он буквально захлебывался лаем. Грант снял плащ и пристроил его на вешалку. Сисели принесла чай. Чем раньше займешься повседневными делами, тем скорее исчезнут кошмары. Они сидели в кабинете, в камине ярко горел огонь, шторы были плотно задернуты. Осторожными движениями Сисели свела их вместе. Если сегодня вечером она стояла бы по ту сторону двери и пыталась заглянуть внутрь, никакого просвета Сисели не увидела бы.

Полицейские забрали сережку в виде «кольца вечности», Грант собрал осколки стекла. На ковре, где вылились чернила, темнело пятно, но оно станет почти незаметным, когда высохнет. Чернильница стояла на прежнем месте, вновь наполненная чернилами. Никто и не увидит, что на ней остались сколы.

Сисели с удовольствием пила горячий чай. Ей не хотелось ни говорить, ни вообще что-либо делать. Вскоре ей придется убрать посуду и вымыть ее, но это позднее. В камине потрескивали поленья. Брамбл растянулся у огня, уткнув нос в передние лапы и широко разбросав задние. Грант полулежал в кресле, положив голову на подушку из коричневой гобеленовой ткани. К спокойствию после перенесенных опасностей начала примешиваться неприязнь к коричневой гобеленовой ткани. К гобеленам вообще и к коричневым в частности. Люди покупали эту ткань, потому что ей нет сносу, а поскольку она выглядела грязной, даже будучи чистой, они делали вид, будто она чистая, даже когда ткань пачкалась.

В приятной полудреме Сисели оглядывала кабинет. Обоям, наверное, лет тридцать — синие и бурые хризантемы на поблекшем, неопределенного цвета фоне. Она мысленно поменяла их на кремовые и размышляла, какие повесить шторы — зеленые или бордовые, — когда Грант открыл глаза и спросил:

— Хочешь поговорить?

— Нет, — ответила Сисели.

Он слегка потянулся и сел.

— Полагаю, придется.

Она покачала головой. Грант встал, отодвинул чайный столик, присел на подлокотник кресла и посмотрел на нее.

— Нам необходимо поговорить, Сис. Лучше сразу все расставить по местам. Эта чушь с твоим уходом и желанием развестись — ты так ничего и не объяснила. Может, все-таки разберемся, что к чему?

Жуткое и гнетущее отвращение, накопившееся за последние месяцы, охватило Сисели, вызывая почти физическую боль. Когда она думала, что Гранта арестуют, Марк убьет ее, а повесят за это Гранта, какое ей было дело до того, что она воздвигла между ними стену? Все произошло словно в ином мире и в другой жизни и больше не имело значения.

В голосе Гранта зазвучала решимость:

— Боюсь, что придется разбираться. Хочется выяснить, с чего начался разлад. Все было прекрасно, и вдруг ты ушла, ясно дав мне понять, что я женился на тебе из-за денег и ты меня раскусила. Теперь, если отбросить эмоции, я хочу знать, с чего ты вбила все это себе в голову.

Сисели тоже села. Огонь в камине почти догорел, засветились горящие угольки.

— Нельзя вот так сидеть и заявлять, будто ты ничего не знаешь! — выпалила она.

— Я вот сижу и действительно ничего не знаю. Что же произошло?

— Грант, ты же сам отдал мне письмо!

— Какое письмо?

— От твоей двоюродной сестры, с которой вы вместе росли, Филлис Шоу. Ты сказал: «Вот письмо от Фил. Если получится, они будут дома к Рождеству. Фил славная, надеюсь, она тебе понравится». Потом ты открыл верхний правый ящик, порылся в нем, достал письмо и вручил его мне. А вскоре уехал на целый день.

Грант кивнул:

— Да, я собирался встретиться с Джеймсом Рони, а когда вернулся, тебя уже не было. Я увидел записку, где сообщалось, что возвращаться ты не намерена. После этого ты отказывалась меня видеть, не отвечала на письма и вообще вела себя странно.

Сисели сверкнула глазами:

— Я и чувствовала себя странно.

— Я заметил. Может, все-таки объяснишь, в чем же дело?

— А ты не помнишь, что было в том письме? — В голосе Сисели послышалось негодование.

— Не помню ничего такого, что могло бы подвигнуть тебя на сумасбродство.

— Короткая же у тебя память!

Грант сидел, поставив одну ногу на пол, а другой покачивая. Немного резче он ответил:

— Не припомню ничего, что могло бы хоть как-то вывести тебя из равновесия. Если я что-то упустил, то тебе следует объяснить мне.

— Ты действительно не помнишь?

— Если там что-то и было, я, наверное, это упустил. Сама подумай: стал бы я показывать тебе письмо, если бы в нем содержалось что-либо предосудительное. А теперь, может, скажешь, что там было?

Сисели села прямо. Ее щеки пылали.

— Не понимаю, как можно такое забыть! — воскликнула она. — Не знаю, зачем ты мне показал то письмо. Я все думала и думала, но ответа так и не нашла. Эти слова были в начале второй страницы. Ты только что уехал. Я вернулась от окна и принялась за письмо. В начале была полная чепуха о том, какая стоит жара. Потом я перевернула страницу. У твоей двоюродной сестры четкий, разборчивый почерк. Она писала: «Насчет Сис Эббот — очень жаль. Я в том смысле, что тебе нравятся светленькие. А твое «она просто смуглая худышка» особого восторга не вызывает. Однако я слышала, что Сисели миленькая. Одна из сестер Джеральда, толстушка Мэри, училась с ней в школе. Вот откуда я узнала, что леди Эвелин Эббот оставила ей все состояние. Богатых наследниц вокруг не так много, а к ее внешности ты привыкнешь. Мэри считает, что она вовсе не дурнушка».