Побоище князя Игоря - Виктор Поротников

— Что мне и Киев, и Чернигов? — небрежно бросил Игорь. — Я сам по себе!

— Ты сам по себе, это верно, — заметила Ефросинья, — но между Киевом и Черниговом.

С этими словами княгиня стянула с себя тонкую сорочицу и указала пальцем на маленькую родинку меж роскошных грудей с выпуклыми розоватыми сосками:

— Что, ежели твои двоюродные братья устанут от твоей излишней самостоятельности и лишат тебя её, навалившись с двух сторон? — Говоря это, Ефросинья слегка разминала пальцами полушария своих грудей, затем одним резким движением соединила их вместе, как раз над родинкой.

— Вот тогда, голубь мой, ты возблагодаришь Бога, что имеешь в родственниках хана Кончака, — после краткой паузы добавила Ефросинья.

По лицу Игоря было видно, что сказанное женой его задело. Действительно, события могут повернуться по всякому. Может, и впрямь Игорю когда-нибудь понадобится Кончак с его быстрой конницей. Над этим следует подумать, но только не сейчас.

Прелести Ефросиньи пробудили в Игоре иные мысли и желания. Загасив свечи, князь устремился к супруге совсем по-юношески.

Несколько дней спустя в Михайловской церкви состоялось венчание Владимира и дочери Кончака, получившей при крещении христианское имя Анастасия. Своего сына Владимир назвал в честь отца Игорем.

Был год 1187-й от Рождества Христова.

Осенью того же года Вышеслав встретился с Ефросиньей, приехавшей к нему в Путивль.

Сюда вот-вот должен был перебраться на княжение Владимир, и, по словам Ефросиньи, ей захотелось самой осмотреть новый княжеский двор.

Однако Вышеслав чувствовал, что та, которую он некогда сильно любил, чего-то недоговаривает и цель её приезда иная. Сначала Вышеслав подумал, что Ефросинья обеспокоена тем, как бы вернувшийся из половецкого плена огнищанин Радим и его разговорчивая супруга не сболтнули чего лишнего Владимиру и его юной жене.

Но беспокойство Ефросиньи было совсем о другом.

— Игорь покой потерял, всё мечется, суетится без толку, — пожаловалась Вышеславу Ефросинья как-то вечером. — Святослав Всеволодович с Ростиславичами замышляют поход на половцев до самого моря Тмутараканского, а Игоря, видишь ли, с собой не зовут. Собирались князья в Чернигове, рядили, кого в Переяславле посадить на княжение, за Игорем опять не послали. Вот супруг мой и считает себя эдаким изгоем. Мол, не могут ему простить князья того злосчастного похода к Лукоморью.

Вышеслав понимающе покивал головой.

— Из кочевий половецких недавно купец булгарский в Новгород-Северский пожаловал, рассказывал, что немало там ещё Игоревых ратников горе мыкают, — продолжила Ефросинья. — От слов того купца у Игоря теперь заноза в сердце, говорит, не успокоюсь, пока всех своих воинов из неволи не вызволю. Вот посылает меня в Галич к отцу моему. Велит напомнить, как в своё время примирил его с мятежным сыном. Желает, чтобы отец мой отплатил ему благодеянием, отсыпал злата-серебра на выкуп пленников русских.

— Ярослав Осмомысл богатый властелин, ему тридцать городов подати платят, — сказал Вышеслав, в душе одобряя намерение Игоря.

— Сколь богат, столь и скуп, — проворчала Ефросинья, — мне ли не знать отца своего.

— Ужели дочери своей откажет в просьбе князь Ярослав? — удивился Вышеслав.

— Может, и не откажет, но и на большую щедрость отцовскую я не рассчитываю, — откровенно призналась Ефросинья.

— Когда же тебе в путь, Фрося? — спросил Вышеслав.

— Скоро, — тихо ответила княгиня, — совсем скоро.

Они сидели одни в просторной светлице, в которой царил таинственный полумрак. За окнами, обращёнными на запад, догорали последние отблески заката. Всё вокруг них было новым. Скамьи, стол, стулья лишь недавно были сработаны мастерами-древоделами. Потолочные балки, половицы и створы дверей дышали прочностью, светились свежеотёсанной древесиной, пахли сосновой смолой и берёзовой стружкой. В этот новенький, чистый и светлый терем совсем скоро должна была въехать молодая княжеская чета.

Вышеслав и Ефросинья подумали одновременно об одном и том же, глаза их встретились, и в них промелькнули ведомые только им двоим мысли и чувства, Связанные с днями, проведёнными в старом тереме, сожжённом половцами. Они не произнесли ни слова, не протянули друг другу рук, но и без этого было ясно, что о пережитом они будут хранить самые светлые воспоминания. Именно это они прочитали в глазах друг друга. Осознание этого наполнило их сердца тихой радостью, ибо ничто не могло затушевать у них в памяти картин того греховного счастья.

— Вышеслав, я приехала просить тебя о помощи, — негромко промолвила Ефросинья, нарушив долгую паузу. — Только ты можешь помочь Игорю, а значит, и мне.

— Я готов помочь, но как? — растерянно произнёс Вышеслав. — Я же не князь и не вхож на высокие собрания. И гривны, полагаю, Игорю ныне нужнее моих советов.

— Помнишь, ты как-то составлял летопись Игорева княжения, — напомнила Ефросинья. — Так вот, я хочу просить тебя, Вышеслав, написать историю войн русских князей с половцами, начав с Владимира Мономаха и закончив походом Игоря к Лукоморью. Тогда Игорев поход будет казаться всем, прочитавшим историю, смелой попыткой повторить успех Мономаха. Заодно можно упрекнуть князей, соседей Игоря, в нежелании поддержать его, ведь отчасти так и было. Ярослав Всеволодович собирался выступить вместе с Игорем, но не выступил. Так кто больше виноват в неудаче Игоря?

— Боюсь, такой вопрос, коль прозвучит слишком громко, наделает много шума, — промолвил Вышеслав.

— Пусть, — сказала Ефросинья. — Чем больше шума, тем лучше.

— Игорь-то знает о твоём замысле? — поинтересовался Вышеслав.

— Не знает, — ответила Ефросинья. — И ты ничего не говори ему до поры. Для Игоря тот поход к Лукоморью — тяжкая рана в душе. Уверена, он будет против того, чтобы писать о нём для потомков.

— Та битва на Каяле-реке и мне по ночам снится, — задумчиво проговорил Вышеслав. — Хотя стыдиться за то поражение нельзя ни Игорю, ни Всеволоду, ибо оба покрыли себя тогда небывалым мужеством. Могли бежать, а не бежали. А сечу проиграли потому, что против них собралась вся степь Половецкая!

— Вот об этом и напиши, Вышеслав, — промолвила Ефросинья, подавшись вперёд. — Многие попрекают Игоря корыстью, мол, погнался за добром половецким, но люди забывают, что ради спасения войска Игорь захваченными сокровищами гати мостил на болотах. Ты же это сам видел. И как Игорь в сече стоял, знаешь. Так пускай и потомки узнают об этом.

— Слава Мономаха всё едино затмит доблесть Игоревых полков, — покачал головой Вышеслав. — Тут надо что-то иное измыслить. Не о сражениях с половцами писать, коих было великое множество, но что напасть половецкая приходит на Русь через княжеские усобицы. Писать о временах нынешних но не забывать и минувших, дабы в сравнении читатель мог постичь суть происходящего. Понять корень всех обид.