Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1914 год. Начало - Олег Айрапетов

С 20 июля (2 августа) по 23 августа (5 сентября) 1914 г. количество таких прошений составило уже около 7 тыс., и из них было удовлетворено (кроме чехов, поляков, русинов и сербов, то есть австрийцев и немцев) только 3929. Значительная часть германо-австрийских подданных по-прежнему оставалась в обеих столицах. Положение их было довольно двусмысленным: проживание им разрешалось, но при этом оно было временным. Иногда власти допускали демонстративные, бессмысленные репрессии: например, массовое увольнение детей, происходивших из такого рода семей, из средних и высших учебных заведений, как это было в Москве в начале сентября30.

Столичная пресса пока вела себя достаточно сдержанно, за исключением «Утра России», где 8 (21) октября появилась откровенно провокационная статья Г А. Ландау «Брат-немец», призывавшая бороться с «внутренними немцами» – чиновниками, коммерсантами и помещиками, не опасаясь шовинизма, которого нет и не будет в русском народе. Впрочем, журналиста не пугала перспектива жертв на этом пути: «Невинно пострадавших здесь быть не может, и как бы ни потерпели они при этом материально или духовно, несправедливости и зла от этого будет бесконечно меньше, чем если бы хотя бы одного из уцелевших в этой беспримерной бойне русских заставить снова склонить голову перед ярмом немца, считающего его скотом, свиньей и хамом»31. Вскоре эти призывы были услышаны. 9 (22) октября последовало решение императора о призыве в армию студентов. Оно вызвало весьма бурную и радостную реакцию, по городу прошли патриотические демонстрации32.

На встрече с А. А. Адриановым была принята телеграмма на высочайшее имя, в которой говорилось: «…московское студенчество, преисполненное верноподданнических чувств, спешит повергнуть к стопам Вашего Величества чувства бесконечной любви и беспредельной преданности и горячую благодарность за дарованную ему высокую милость – немедля встать в ряды победоносной армии Вашего Величества, и клянется верой и правдой, не щадя своего живота, служить своему обожаемому Монарху и дорогому Отечеству»33. Ректор Императорского Московского университета М. К. Любавский, директор Лазаревского института П. В. Гидулянов, директор Института инженеров путей сообщения Н. Д. Тяпкин, директор Сельскохозяйственного института И. А. Иверонов и другие полностью поддержали патриотический порыв молодежи34. Торжества продолжились, но вскоре приобрели неожиданный характер. В ночь с 10 (23) на 11 (24) октября 1914 г. «вековая тишина» в Москве была нарушена.

10 (23) октября 1914 г. после молебна на Красной площади молодежь с криками «Долой немцев!» начала растекаться по городу и нападать на магазины, принадлежавшие людям с немецкими фамилиями. Наряды конной и пешей полиции старались помешать хулиганам35. Официальное сообщение гласило: «Прибывшая полиция быстро восстановила порядок. Десять человек арестованы»36. Восстановить порядок на самом деле было не так уж просто, в ходе погрома пострадало около 30 немецких фирм37. Кроме того, жертвой толпы стали русская (товарищество М. И. Кузнецова), английская и две бельгийские фирмы, а также здание на Мясницкой, в котором под флагом Красного Креста находился госпиталь с 100 ранеными (там же располагался немецкий магазин), пострадали несколько семей русских немцев (одна из них накануне потеряла сына-офицера на фронте)38. Город представлял собой страшное зрелище. «Я проехал по Мясницкой, – писал журналист «Речи». – Точно неприятель побывал на одной из главных деловых артерий города. Было жутко и стыдно глядеть. Зияли дыры на месте окон, поблескивало на электрическом свете битое стекло, белели доски, которыми наскоро зашиты злополучные магазины. То же, хотя и не так часто, – на Кузнецком Мосту, на Петровке, Арбате»39.

В ответ на подобное проявление патриотических чувств немедленно последовали энергичные протесты, в том числе со стороны студенческих организаций Императорского Московского университета, которые были опубликованы в «Русских ведомостях» и «Речи»40. Уже на следующий день после погрома А. А. Адрианов сделал объявление, в котором осудил погромы и предупредил, что в случае их повторения будет действовать жестко. «Возмутительно, – заявлял он, – когда толпа прикрывает свое преступное деяние патриотическим песнопением. Народный гимн – это молитва. Сопровождать же молитву безобразием – кощунство»41. Одновременно им был издан приказ, обязывавший всех германских и австро-венгерских подданных в течение трех дней встать на учет и сдать любое оружие, имевшееся у них дома. Нарушители подвергались штрафу в 3 тыс. рублей, тюремному заключению или аресту42. Утром 11 (24) октября на дверях московских магазинов, подвергшихся нападениям, появились объявления «Служащие и рабочие – русские подданные»43.

В тот же день петроградский градоначальник генерал-майор князь А. Н. Оболенский издал распоряжение развесить во всех торгово-промышленных заведениях города объявления «Просят не говорить по-немецки». Такие же надписи сразу же появились во всех публичных местах, включая трамваи44. 14 (27) октября А. Н. Оболенский предложил всем австро-германским подданным, проживающим в Петрограде (таковых оказалось свыше 13 тыс.), покинуть столицу и Россию в течение двух недель. Исключение делалось только для больных, проходящих курс лечения, славян, французов, итальянцев и православных. Было подано около 10 тыс. прошений о переходе в русское подданство, часть австрийских подданных (в основном это были чехи) начала принимать православие45. В результате к 29 октября (11 ноября) из Петрограда в финляндский город Раумо выехали 3800 человек, а оттуда они переезжали через Ботнический залив в Швецию46.

14 (27) октября городская дума Москвы собралась для обсуждения случившегося. Заявление по вопросу о погромах сделал В. Д. Брянский: «К такого рода явлениям можно относиться только отрицательно. События эти тем более печальны, что в разгроме принимали участие молодежь и даже дети. В настоящее время можно выразить полную уверенность, что эти явления, столь несоответствующие исконным нравственным началам русского народа, более не повторятся»47. Вскоре жизнь в Первопрестольной вернулась в свои привычные, далекие от войны, рамки. «Если не считать раннего закрытия ресторанов, – сообщала в конце октября 1914 г. передовица «Голоса Москвы», – отсутствия столь характерной для Москвы пьяной ночной сутолоки, то, пожалуй, теперешняя жизнь Москвы ничем не отличается от обычной»48.

Начало воины застало линеиный крейсер крейсер «Бреслау» в Средиземном море. Присутствие здесь германских кораблей весьма волновало русских моряков. С 1912 г. русские и французские флоты вплотную подошли к обсуждению планов совместных действий на море. Поскольку русская военно-морская программа на Балтике тогда еще была далека от завершения, то прежде всего обсуждались проекты взаимодействия на Средиземном море1. Начальник Морского Генерального штаба вице-адмирал А. И. Русин, посетивший Париж с ответным визитом в июне 1914 г., после приезда в Россию его французского коллеги вице-адмирала Л.-Ж. Пивэ в 1913 г., обсудил с ним проблему двух немецких кораблей в этом регионе. Л.-Ж. Пивэ считал, что оснований для особой тревоги нет.

По мнению французского Морского Генерального штаба, цель пребывания этих кораблей была преимущественно политической: они должны были в случае войны служить связующим звеном между итальянским и австро-венгерским флотами и действовать против коммуникаций Франции на Средиземном море. А. И. Русин высказал опасение, что эти корабли в таком случае уйдут в Турцию и попытаются каким-нибудь образом вовлечь ее в войну. Это не входило в расчеты русских военных моряков, и А. И. Русин спросил у Л.-Ж. Пивэ, не согласятся ли французы с тем, чтобы русские линейные крейсеры типа «Бородино» после их постройки на Балтике были переведены на Средиземное море при условии обеспечения стоянки во французских гаванях. Каждый из этих кораблей при ходе в 29 узлов должен был нести двенадцать 14-дюймовых орудий – в случае необходимости они могли бы без труда нагнать и уничтожить «Гебен». Л.-Ж. Пивэ принял эту идею с восторгом и обещал оборудовать для них базу в Тулоне2.