А порою очень грустны - Джеффри Евгенидис

Французский антипсихотик действительно оказался чудодейственным средством. Не прошло и двух дней, как сознание Леонарда снова прояснилось. Он был до того полон раскаяния, до того ужасался своему поведению и попытке изменить дозировку лекарства, что во время посещений все время либо извинялся перед Мадлен, либо сидел, онемев от стыда. Она говорила ему, чтобы не думал об этом. Говорила, что он не виноват.

Все время, пока Филлида была в Монако, с момента своего приезда до момента, когда неделю спустя уехала, она ни разу не сказала: «Я же тебе говорила». За это Мадлен прониклась к матери любовью. Она удивилась, увидев, как Филлида искушена в житейских делах, как она не потеряла невозмутимости, когда выяснилось, что за «заведение» посетил Леонард. Когда Мадлен узнала об этом, дело снова дошло до слез. Но Филлида с мрачным юмором сказала: «Если это — единственное, о чем тебе придется беспокоиться в браке, будем считать, что тебе повезло». Еще она сказала, проявив человечность: «Мадди, он же был не в себе. Ты должна об этом забыть. Просто забудь и смотри в будущее». Мадлен поразило, что Филлида говорит, основываясь на личном опыте, что в браке ее родителей были осложнения, о которых она и не подозревала.

И все же визиты Филлиды в больничную палату вызывали неловкость. Они с Леонардом были едва знакомы. Как только Леонард оказался вне опасности, она улетела домой, в Нью-Джерси, чтобы подготовить дом к будущему приезду Мадлен с Леонардом.

Мадлен осталась жить в отеле. Делать ей было нечего, разве что смотреть французские передачи по двум каналам, которые принимал телевизор в ее номере, в казино она твердо решила больше не ходить, поэтому проводила много времени в Musée Océanographique.[34]Сидя в зале с подсветкой из-под воды, наблюдая за тем, как морские существа скользят по своим аквариумам, она успокаивалась. Поначалу она ела в одиночестве, в столовой отеля, но своим присутствием привлекала слишком много мужского внимания. Поэтому стала заказывать ужин в номер, выпивая при этом больше вина, чем привыкла.

У нее было ощущение, будто она за две недели постарела на двадцать лет. Она уже не была новобрачной, да и молодой женщиной тоже.

Ясным майским днем Леонарда выписали. Мадлен опять, как и год назад, ждала перед больницей, пока медсестра вывезет его в кресле. Они вернулись поездом в Париж, остановились в скромном отеле на Левом берегу.

В день перед отлетом в Штаты Мадлен оставила Леонарда в номере, а сама вышла купить ему сигарет. Стояла прекрасная летняя погода, цветы в парке были такие яркие, что болели глаза. Впереди она увидела поразительное зрелище — ватагу девочек под предводительством монахини. Они переходили улицу, направляясь во двор своей школы. Улыбнувшись впервые за несколько недель, Мадлен наблюдала, как они идут. Людвиг Бемельманс написал несколько продолжений к «Мадлен». В одном из них Мадлен поступила в бродячий цирк. В другом ее, тонущую, спасла собака. Однако, несмотря на все эти приключения, Мадлен так и не вышла из восьмилетнего возраста. А жаль. Мадлен пригодились бы какие-нибудь полезные примеры из дальнейших серий. Мадлен получает baccalauréat.[35]Мадлен учится в Сорбонне. («Писателям вроде Камю Мадлен сказала: „Фу!“») Мадлен становится поборницей свободной любви, или вступает в коммуну, или отправляется в Афганистан. Мадлен принимает участие в протестах 68-го, швыряет камни в полицию или кричит: «Под булыжниками мостовой — пляж!»

Вышла ли Мадлен за Пепито, сына испанского посла? Остались ли ее волосы рыжими? Осталась ли она самой маленькой и самой бесстрашной?

Девочки исчезли в дверях школы при монастыре, построившись парами не совсем ровно, но достаточно организованно. Мадлен вернулась в отель, где ждал Леонард, все еще забинтованный, жертва войны другого рода.

То веселы были,

То смущены,

А порою очень грустны.

Вдали на путях показалась электричка «Северного коридора», в дымке копоти, потерявшая очертания от жары. Мадлен стояла на платформе, за желтой линией, щурясь сквозь свои погнутые очки. Пропав на две недели, очки нашлись вчера на дне корзины для белья. Теперь очки были слишком слабые, а линзы все такие же поцарапанные, оправа такая же немодная, как и три года назад. Придется сдаться и раздобыть новую пару, пока не начались занятия.

Удостоверившись, что электричка подходит, она сразу же сняла очки и запихнула в сумочку. Потом обернулась в поисках Леонарда, который, уже начав жаловаться на жару, зашел в зал ожидания, где работал слабенький кондиционер.

Было почти пять часов вечера. Электричку ждали человек двадцать.

Мадлен сунула голову внутрь. Леонард сидел на скамейке, уставившись в пол тусклыми глазами. На нем по-прежнему была черная футболка с шортами, но волосы он завязал в хвост. Она окликнула его по имени.

Леонард поднял глаза и медленно поднялся на ноги. На то, чтобы выйти из дому и сесть в машину, у него ушла целая вечность, и Мадлен волновалась, как бы не опоздать на электричку.

Двери электрички уже были открыты, когда Леонард вышел на платформу и последовал за Мадлен к ближайшему вагону. Они выбрали место на двоих, чтобы не пришлось сидеть ни с кем рядом. Мадлен вытащила из сумочки потрепанный экземпляр «Дэниела Деронды» и устроилась поудобнее.

— Ты ничего не захватил почитать? — спросила она.

Леонард покачал головой:

— Просто поглазею на прекрасные пейзажи Нью-Джерси.

— В Нью-Джерси есть и неплохие места, — сказала Мадлен.

— Так повествуют предания, — ответил Леонард, уставившись в окно.

Поездка, длившаяся пятьдесят девять минут, не слишком подтверждала это мнение. Если мимо не тянулись частные задние дворики, они въезжали в очередной умирающий город, вроде Элизабет или Ньюарка. На железнодорожные пути выходил двор тюрьмы общего режима, на заключенных была белая форма — походило на съезд пекарей. Недалеко от Сикокуса начались бледно-зеленые болота, на удивление живописные, если не поднимать глаза на окружающие их трубы и погрузочные эстакады.

На Пенсильванский вокзал прибыли в час пик. Мадлен увела Леонарда от битком набитых эскалаторов к лестнице, где было меньше народу, и они поднялись в помещение вокзала. Через пару минут они шагнули в жару и свет Восьмой авеню. Было начало седьмого.

Встав в очередь к такси, Леонард оглядел здания поблизости, словно боясь, как бы они на него не свалились.

— Нью-Йорк, — сказал он. — Совсем такой, каким я его себе представлял.

Больше шуточек от него не последовало. Когда они, сев в такси, отъезжали от центра, Леонард спросил водителя, нельзя ли включить кондиционер. Водитель ответил, что он сломан. Леонард опустил окно, свесил голову, будто пес. На секунду Мадлен пожалела, что взяла его с собой.

Предчувствие, охватившее ее в «Казино де Монте-Карло», было точным — в тот момент она и не поняла, до какой степени. Она превратилась в дрожащую за мужа, бдительную опекуншу. Она превратилась в женщину, которая «замужем за маниакальной депрессией». Мадлен было известно, что Леонард может покончить с собой, пока она спит. Ей уже приходило в голову, что бассейн может навести на мысли о забвении. В перечне, который дал ей Уилкинс, был двадцать один признак; из них Мадлен поставила галочку против десяти: изменения в режиме сна; нежелание общаться; невнимание к работе; невнимание к внешности; удаление от людей/занятий; склонность к жесткой оценке собственных действий; беспокойное состояние; крайняя скука; депрессия; изменения в личности. Среди признаков опасности, которые у Леонарда не проявлялись, были такие: он не пытался покончить с собой прежде (хотя думал об этом), не принимал наркотики (в данный момент), не имел предрасположенности к происшествиям, не говорил о том, что хочет умереть, и не раздавал свое имущество. С другой стороны, этим утром, когда Леонард сказал, что больше не хочет переезжать в Нью-Йорк и назвал квартиру «ее», это было очень похоже на поведение человека, который раздает свое имущество. Теперь Леонарду, кажется, плевать было на будущее. Он не знал, что собирается делать. Кабинет для занятий ему был не нужен. В этих черных шортах он ходил уже две недели.