Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019 - Кира Долинина

Герои фотографий Михаила Гершмана идеальны в своей застылой красивости. Это не портреты танцовщиков, но это и не совсем сцены из спектаклей. Балетные персонажи представлены в абсолютной статичности псевдодвижения. Недвижимость танца на этих фотографиях является определяющей характеристикой, а выверенность жеста и позы – главным условием успеха. На снимках Гершмана Наталья Дудинская, Константин Сергеев, Ирина Колпакова, все звезды Кировского балета играют главные роли своей жизни – себя в искусстве. И ни страдания Альберта у могилы Жизели, ни страсть Джульетты, ни головокружительное фуэте, ни завораживающий прыжок, кажется, не способны вывести танцовщиков из этого состояния. «Большой стиль» «большого балета» отражен в этих фотографиях настолько точно, что вроде бы и не требует никаких иных комментариев. Стиль этот утерян безвозвратно. И неожиданным доказательством тому служат поздние работы того же Гершмана. Так его Наталья Макарова слишком нервна, слишком изломана и оживлена. Ей не достичь совершенного покоя своих предшественниц, за ней стоят другое искусство и другая судьба.

Балет «Леда и лебедь» принадлежит иному поколению и иной эстетике. Торжественность здесь заменяется манерностью, размеренность – рваным ритмом, помпезность – откровенным китчем. На выставке, посвященной этому балету, можно увидеть костюмы Константина Гончарова, декорации Беллы Матвеевой, фотографии и собственно спектакль, демонстрируемый на видеомониторе. Для тех, кто хорошо знаком с творчеством авторов балета «Леда и лебедь», ничто показанное в Академии не будет неожиданным. Многократно отработанные приемы на этот раз пригодились для создания вполне стильного балетного действа. Впрочем, с тем же успехом они годятся для художественных выставок, драматических спектаклей, модных показов или книжных иллюстраций. При этом индивидуальность каждого из авторов используется как составная часть одного большого конструктора под названием «неоакадемизм». От того, в каком порядке сложатся блоки и что получится в результате, суть дела не меняется. Сюжет о Леде и лебеде, столь популярный в европейской иконографии от Высокого Возрождения до искусства фашистской Германии, таким образом, является лишь изящной рамой, имеющей к сути предприятия столь же далекое отношение, как сам «неоакадемизм» к классическому искусству.

Темы обеих выставок, как всегда в Академии Новикова, вертятся вокруг понятия «классика». Классический балет и балет о классическом представлены как бы по отдельности, но в то же время не могут не вступать друг с другом во взаимодействие, а может быть, и в негласный спор. Таким образом, основным сюжетом этой объединенной экспозиции становится тотальная имитация. В первом случае – это имитация движения, танца, театра. Во втором – искусства традиционного, академического и, как это ни парадоксально, современного. Оба варианта вполне жизнеспособны. Однако анемичное петербургское искусство 1990‐х неминуемо проигрывает битву за истинный «классицизм» полному силы и натурального здоровья искусству 1950‐х. Это положение, впрочем, и не требовало особых доказательств и тем более не нуждалось в специальном сопоставлении.

14 февраля 1996

Сторонний наблюдатель

Выставка Виты Буйвид, Новая академия изящных искусств, Санкт-Петербург

В Новой академии Тимура Новикова выставки открываются каждые две недели. Злые языки утверждают, что скоро они пойдут по второму кругу. Новых интересных художников в Петербурге днем с огнем не сыщешь, а среди «старых» авторов академии действительных талантов не так уж много. Все они мастерски переделаны Тимуром Новиковым по подобию того мифического идеала «неоклассического» художника, которым вот уже почти десять лет бредит Северная столица. И разница только в том, насколько прочно старые соратники и новые ученики Новикова усвоили его науку.

В общем потоке этой единообразной продукции выставка Виты Буйвид – приятный сюрприз. Прежде всего, правда, это подарок самому Тимуру. Так как ничто не может порадовать мэтра больше, чем удача его предприятия. Неоакадемизм жив, пока жива Красота на полотнах петербургских художников. А Красоты в работах Буйвид в избытке, и она вполне отвечает неоакадемическим стандартам: обнаженные тела, томные и вычурные позы, налет декадентства, известные персонажи городской богемы в качестве моделей. Но, принимая все правила этой игры, Буйвид строго соблюдает необходимую меру отстраненного профессионализма. Что, собственно, и делает этого автора одним из наиболее интересных персонажей новой петербургской фотографии.

Постоянным посетителям вернисажей второй столицы имя Виты Буйвид давно известно. Ее работы были представлены практически на всех больших групповых выставках неоакадемистов и последних репрезентативных экспозициях современной петербургской фотографии. Она едина в двух лицах. Как самый профессиональный фотограф круга Новой академии и как один из самых модных художников среди петербургских фотографов, в большинстве своем предпочитающих эстетику доморощенного петербургского модернизма 1970‐х всем нововведениям последнего двадцатилетия. Персональными выставками Буйвид не злоупотребляет. И может себе позволить объединить на выставке в Новой академии работы последних лет с серией фотографий, которая уже показывалась недавно в Мраморном дворце.

Эта экспозиция не имеет сюжета и названия. Художник объединяет женские и мужские тела, грубую фактуру тканого полотна и глянец фотобумаги, работы огромного формата и миниатюры в обрамлении бумажного салфеточного кружева. В исполнении Буйвид обнаженные герои петербургской богемы теряют наконец свою индивидуальность, превращаясь из узнаваемых персонажей в безликих статистов. Используя те же сюжеты и тех же моделей, что и Белла Матвеева, Буйвид путем несложных технических операций переводит откровенный эротический китч на язык классически-скульптурных форм. Она занимает позицию стороннего наблюдателя, что на фоне безоглядного увлечения собой в искусстве кажется почти неприличным. Так, наверное, выглядела бы румяная и здоровая провинциалка среди чахоточных и томных петербургских барышень.

19 декабря 1998

Захват музеев, мостов и телеграфа

Выставка к 40-летию Тимура Новикова, ГРМ

Русский музей чествует петербуржца Тимура Новикова. Форма и размах празднований говорят о многом – художнику отдано пятнадцать залов Мраморного дворца и роль главного современного художника Русского музея. Тимур Новиков – для современного русского искусства одна из центральных и самых спорных фигур. Спорных в буквальном смысле этого слова. «Это высококлассный менеджер от искусства с прекрасным чутьем на моду завтрашнего дня, бесстрашным невежеством и агрессивной безапелляционностью, – говорит эрмитажный хранитель Роман Григорьев. – Тоскуете по величию Российской империи – вот вам царь с царицей на салфеточке, плохо с пророками – он за пророка, художественная жизнь течет вяло – позовем-ка тусовку к топору». Совсем другое мнение у хранителя Русского музея Александра Боровского: «Тимур уникален потому, что это человек, осуществивший во всей полноте свой творческий жизненный проект. Единство жизни, приема, концепции. Подобный масштаб цельности и обеспечивает ему право на ретроспективу в Русском музее».