Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

передаю твою любимую песню. Только для тебя...» Заглянула к нему — магнитофонную ленту наговаривает.

— Николай Григорьевич помрачнел.

— Ну-ка, позови его.

Но сына еще не было дома, и Николай Григорьевич вскипел:

— Я велел ему к десяти возвращаться домой.

— Тебе компот или молоко? — спросила жена, подходя к холодильнику. И не дождавшись ответа, достала молоко, поставила перед мужем, положила ему на плечо руку. — Восемнадцать парню, Коля.

— Тем более надо иметь голову на плечах.

— Кино кончается поздно. Ну, и девочку проводить, — поняв его по-своему, мягко сказала жена. — К одиннадцати будет... — Бережно провела ладонью по белесой шелковистой волне на голове мужа, вздохнула: — Не заметил, как и сын вырос.

Он задержал ее руку, поцеловал ладошку, виновато соглашаясь со своей подругой: не заметил. Но его нервный всплеск был обусловлен иной, совершенно конкретной причиной. И ОН не мог скрыть свою взволнованность:

— Вырасти, Катюша, наверное, и впрямь вырос, коль уже с девчонками водится, но вот ума, видно, не набрался. Милиция вылавливает радиохулиганов, а тут свой... Неужели не доходит до сознания?!

— Вот придет и поговори, — снова подсказала жена. — Только без нервов, хорошо?

Зазвонил телефон. Каширин сразу узнал голос секретаря обкома. Геннадий Игнатьевич извинился, что беспокоит в столь поздний час — не мог поймать днем. И уже одно это насторожило Каширина, значит, секретарь обкома обеспокоен чем-то очень важным, имеющим прямое отношение к нему, Каширину. Поинтересовавшись уборкой, Геннадий Игнатьевич тут же заговорил о коксохимовских делах, сказал, что из-за отставания алеевцев недодают продукцию ильичевцы, а их металл уже заложен в народнохозяйственный план, и что он, Каширин, должен понимать эти вещи.

Николай Григорьевич доложил, чем сейчас занят коллектив предприятия, партийная организация — пригодились обстоятельные информации Гольцева. Но Геннадия Игнатьевича это вовсе не удовлетворило. Он выразил удивление, что при такой сложной ситуации у секретаря райкома не появилось желания самому побывать на заводе.

Напрасно Каширин пытался оправдаться развернувшейся уборочной кампанией, которую считает первоочередной своей заботой, напрасно сказал, что в эти напряженные дни практически невозможно попасть всюду, где нужен его глаз. Геннадий Игнатьевич ответил: «Мы должны всюду успевать. Обязаны успевать...»

И вот уже снова он, Каширин, в дороге, гонит газик на алеевский коксохим, потому что действительно дал промашку: уборочная уборочной, за недостатки в ней тоже по головке не погладят, но ведь ей уже задан определенный ритм, мобилизованы все возможности. Значит, можно и нужно было оторваться, принять участие в расширенном заседании завпарткома. А у него даже мысли такой не появилось. Видно, прав Геннадий Игнатьевич, вроде шутя заметивший, что в нем, Каширине, пока еще берут верх крестьянские начала. Не раз и сам убеждался: в сельскохозяйственном производстве более чуток к малейшим отклонениям от нормы к непредвиденным осложнениям. Тут у него само собой появляются и прозорливость, и предприимчивость. Что ж, все это вполне объяснимо, но не приемлемо. Вот Геннадий Игнатьевич и учит его, требует шире понимать свои задачи. Завтра ждет доклад об истинном положении на заводе и его, секретаря райкома, соображения. С утра он, Каширин, не сможет попасть на завод — намечена встреча с людьми, и ее уже не отменишь, не перенесешь, а срывать мероприятия не в его правилах. И последующее время распланировано — звонок-то неожиданный. Конечно, кое-что он перепоручит второму и третьему секретарям, которые возвратятся в райком лишь к полудню. Но тогда уже поздно ехать на завод. У него оставалась единственная возможность — мчаться туда немедленно.

Он помнил расстроенное лицо жены и теперь искал доводы, оправдывающие такое решение. Конечно же, у него не было иного выхода. Катя должна это понимать.

Значительная часть пути осталась позади. Свет фар заскользил но придорожным строениям совхоза, снабжающего Югово овощами. Каширину здесь все знакомо--его хозяйство. Справа сверкнул лунной дорожкой мелководный, иногда к концу лета пересыхающий пруд, ярко высветились побеленные стены стандартных домиков, поставленных для переселенцев. А потом замелькали топольки, поднявшиеся по обе стороны шоссейки. Их неестественная зелень казалась декорациями, неумело подсвеченными театральным осветителем. Шоссе прорезало поля совхоза, забрав немалую площадь пахотной земли. Но тут уж ничего не поделаешь — вступает в силу железная логика: каждая новостройка начинается с сооружения подъездных путей. Так было и с коксохимом.

Дорога вела на завод, и Каширин невольно возвратился мыслями к разговору с секретарем обкома, к заводским делам. Тысячу раз прав Геннадий Игнатьевич: тут не сработала его, Каширина, крестьянская интуиция. Даже интервью Шумкова сначала воспринял, как дежурное критическое выступление газеты. Может быть, потому, что речь шла всего об одном цехе? Потом, правда, встревожился, понимая, что этот цех, по существу, все и определяет. Однако встревожился не настолько, чтобы отложить все другие дела и заняться заводом. Он переговорил по телефону с Чугуриным, и этого оказалось достаточно для внутреннего успокоения. Появилась уверенность в благополучном исходе. И ведь он не ошибся. Вон как развернулись события. Дирекция и партком сумели поднять весь коллектив. Обо всем, что предпринимается на заводе, ему, Каширину, докладывают работники отдела промышленности и транспорта. Несколько раз его отыскивал на полевых станах и на токах в хозяйствах района Гольцев, предварительно справившись о координатах у технического секретаря. Приезжал рассказать о том, что уже сделано, посоветоваться, а заодно узнать, как работают на уборке заводчане, выслушать их просьбы, пожелания. От Гольцева он, Каширин, получает особо ценную информацию, что называется, из первых рук. Он был своевременно осведомлен и о предложении Пыжова, сразу же принял его сторону в столкновении Сергея Тимофеевича с Шумковым, порадовался вместе с Гольценым первым результатом работы но новой серийности.

Да, трудности возникли в связи с форсированным вводом не совсем завершенных строительством мощностей. Где-то в подсознании, чисто по-человечески он сочувствовал заводчанам, на чьи плечи навалился такой груз. Вместе с тем мог попять и членов комиссии, принявших очередные объекты с некоторыми недоделками в расчете, что они будут довершены уже в процессе работы, как бы заранее предопределяя повышенную нагрузку для коллектива эксплуатационников. Но продиктовано это высшими государственными интересами, напряженными планами пятилетки, а не какими-то третьестепенными причинами, как считали, например, Пантелей Харитонович Пташка и не далеко ушедший от него в этом Гольцев. Тут он, Каширин, полностью на стороне Чугурина, у которого несомненно шире горизонты понимания большой технической политики. В сложной обстановке Пал Палыч сумел правильно расставить акценты, привлечь внимание коммунистов к собственным внутризаводским недостаткам. И Гольцеву помог сориентироваться, повести разговор о дисциплине и организованности.

Постоянная осведомленность, сопоставления, размышления и позволили ему, Каширину, составить определенное мнение, уверенно говорить об успешном преодолении полосы неудач и огорчений, связанных с