Психология женского насилия. Преступление против тела - Анна Моц

то, как женщины могут использовать предоставляемые материнством возможности для извращенных и жестоких целей, бросая вызов сентиментальному и идеализированному представлению о матери, которое формируют социальные стереотипы. Будучи опубликованы 17 лет назад, взгляды Вэллдон были радикальными, пугающими и неприемлемыми, но все чаще они подтверждались новой информацией о женщинах, которые причиняли боль, убивали и сексуально унижали своих детей. Хотя все это еще шокирует, но, похоже, растет способность оспаривать то самое непоколебимое табу, что матери могут использовать свое привилегированное положение, чтобы отомстить.

До сих пор, как это показывает недавний протест против понятия делегированного синдрома Мюнхгаузена, трудно согласиться с тем, что матери могут убить. Когда они это делают, как в случае с Розмари Уэст и Майрой Хиндли, или даже когда они просто связаны с убийством детей, как Максин Карр, они демонизируются, являются своего рода мишенями в «охоте на ведьм» и больше не могут считаться женщинами, подчиняющимися «материнскому инстинкту».

Новые демоны преступлений против детей по-прежнему действуют как биологические женщины, но они лишили себя звания матери и женщины в целом. Чтобы представить себе жестокого насильника, стоит только посмотреть на такую женщину, как Майра Хиндли, которая взяла на себя роль, которая более подходит мужчине, чем женщине.

(Warner, 1998)

Фантазии об убийстве во время беременности

Бессознательная ярость и желание убить могут вспыхнуть во время беременности с ее конкретным, а также символическим побуждением привязаться к другому. Вэллдон обнаружила источник женских извращений в самих репродуктивных способностях женщины, (ср. с мужчиной, который использует для извращенных целей свой половой член). Во время беременности женщина может обратить свою ненависть к матери, которая символизируется в собственном теле женщины, на себя и на будущего ребенка. Бессознательные силы могут сформировать отчаянное стремление к беременности, особенно острое у молодых женщин без внутреннего чувства материнства или хорошего внутреннего объекта, поскольку они стремятся чувствовать себя наполненными чем-то хорошим и питательным.

Эта предлагающая цельность фантазия о беременности может просто поглотить женщину, поскольку она хочет срочно получить ребенка, т. е. иметь того, кто ее полюбит, ибо она чувствует себя крайне нелюбимой, незначимой и нежеланной. Как убедительно доказывает Вэллдон, в нарциссическом удовольствии от беременности, в своем переживании фантастической силы женщина может полностью отдалиться от какой-либо подлинной материнской заботы и осознания отдельного и зависимого существа внутри. В то время как фантазия о беременности предлагает женщине мечту быть наполненной любящим объектом, способным предоставить материнскую заботу, которой она была лишена, реальность беременности может вызвать чувство преследования и окончательное разочарование.

Во время беременности тело женщины захвачено, оккупировано, ведет внутреннюю борьбу и коренным образом изменяется, чтобы дать возможность другой жизни обрести форму. Такое желанное чувство целостности и полноты может перерасти в чувство почти психотического и параноидального поглощения. Женщины, у которых были трудности с матерями в ранних отношениях сепарации и индивидуации, вероятно, найдут эту ситуацию весьма тревожной, пугающе отличной от их сознательной фантазии о беременности. Искажения их собственных телесных границ, форм и сопутствующее чувство беспомощности могут стать невыносимыми для тех женщин, которые испытывают сложные чувства к своим телам и к целостности своих личных границ, или тех, для кого ненависть к телам их матерей теперь обращена против самих себя и их детей. Их собственное взрослое тело может стать символической репрезентацией матери и объектом нападения посредством самоповреждения или расстройства пищевого поведения. Интересно, что анорексию можно рассматривать как попытку препятствовать тому, чтобы тело девочки стало зрелым, поскольку от голода она съедает сама себя: это может отличить ее от матери и атаковать ее собственную способность к репродукции. Беременность может стать причиной крайнего разочарования, а роды — формой выражения насильственных импульсов.

Опыт рождения настоящего ребенка с его голодом и потребностями может вызвать еще большее разочарование и обострение чувства преследования. Вместо того чтобы осознать желание любви и полноты, роды вновь пробуждают ужасы лишений, пренебрежения и голода. Пайнс отмечает: «Зрелая любовь к объекту, в которой потребности свои и объекта взаимно переплетаются, не может быть достигнута, а рождение настоящего ребенка может стать бедствием» (Pines, 1993, р. 103). Тела детей, утверждает Вэллдон, рассматриваются не как самостоятельные субъекты со своими собственными правами, а лишь как расширения матери: если она причинила себе вред, то вполне может распространить этот ущерб на ребенка, который представляет ее саму.

Одна поразительная особенность этих расстройств у женщин, которые обращают насилие на свои собственные тела и тела своих детей, состоит в локализации идентичности в их физических телах и убежденности, что мысль неизбежно приводит к действию. Женщины, наносящие себе вред, обычно описывают, как они преобразуют психическую боль в физическую. Чтобы снять напряжение, которое их терзает, они пытаются ограничить эмоциональную боль, причиняя боль своему телу. Самоповреждение служит физическим выражением эмоциональной боли и мощным освобождением от невыносимого и уму непостижимого бедствия. Это, конечно, насильственный акт, символизирующий нападение на тело матери, олицетворением которой является тело самой женщины.

Фонаги и Таргет исследуют природу непреодолимого желания к разыгрыванию насилия, основываясь на «неспособности к ментализации», которая характеризует лиц, совершивших насилие (Fonagy, Target, 1999). Вместо того чтобы конкретно следовать модели «цикла насилия», в котором бывшие жертвы физического насилия осуществляют это с другими, пытаясь избавиться от собственного опыта пассивности и беспомощности путем идентификации с агрессором, жестокие взрослые часто следуют более сложным и тонким путем. Их ранний опыт заботы не сформировал центральную функцию отзеркаливания, где их собственные психические состояния, чувства и намерения были бы возвращены обратно им; основной шаг развития в сторону символизации, удерживающей ужасные мысли, был пропущен. Они не в состоянии ни удерживать болезненные психические состояния в своем сознании, ни находить удовлетворение через ответы других, поэтому у них огромная потребность что-то делать с этими чувствами и мыслями и изгонять их посредством физических актов насилия. У женщин насилие обычно направлено на их собственные тела, представляющие тело матери; у мужчин такое насилие направлено наружу, к другим. Вэллдон подчеркивает, что символически тела младенцев также являются продолжением Я для женщин с ранним опытом лишений, пренебрежения и жестокости и, следовательно, также становятся объектами, которые можно использовать в качестве сосудов для