Молитва об Оуэне Мини - Джон Ирвинг

— Глотни-ка! — скомандовал он.

Оуэн сглотнул. Взявшись пальцами за свой кадык и сглотнув, я почувствовал, как мой кадык подпрыгнул выше вдоль шеи; у Оуэна же он почти не шевельнулся.

— Зевни! — сказал мистер Максуини. Когда я зевнул, мой кадык переместился вниз, но у Оуэна он остался почти на прежнем месте.

— Крикни! — приказал мистер Максуини.

— АААААААА! — закричал Оуэн Мини; и снова его кадык лишь слегка шевельнулся.

— Поразительно! — заключил мистер Максуини. — Твоя гортань все время в неподвижном состоянии, — пояснил он Оуэну. — Я очень редко с таким сталкивался. Твой кадык никогда не расслабляется. Твое адамово яблоко находится в положении постоянного крика! Я могу попробовать подобрать для тебя кое-какие упражнения, но, наверное, лучше показаться врачу. Возможно, тебе потребуется операция.

— Я НЕ ХОЧУ ДЕЛАТЬ ОПЕРАЦИЮ, И МНЕ НЕ НУЖНЫ УПРАЖНЕНИЯ, — сказал Оуэн Мини. — ЕСЛИ БОГ ДАЛ МНЕ ТАКОЙ ГОЛОС, ЗНАЧИТ, У НЕГО БЫЛО НА ЭТО ОСНОВАНИЕ.

— А как так получилось, что у него голос не изменился? — спросил я у мистера Максуини, который явно уже собрался выдать какое-нибудь язвительное замечание насчет участия Бога в устройстве Оуэновой гортани. — Я-то думал, у всех мальчишек голос ломается во время полового созревания, — сказал я.

— Если он у него до сих пор не изменился, то, вероятно, уже никогда не изменится, — сказал мистер Максуини. — Голосовые связки не производят слова — они только колеблются. Голосовые связки на самом деле никакие не связки — это по сути те же губы. Отверстие между этими губами называется голосовой щелью. А звук получится, если выдохнуть воздух через них, когда они закрыты. Изменение голоса у мужчины — это только один из признаков полового созревания, наряду с другими. Но твой голос, я думаю, вряд ли изменится, — сказал Оуэну мистер Максуини. — Иначе это случилось бы раньше.

— НО ЭТО НЕ ОБЪЯСНЯЕТ, ПОЧЕМУ ОН НЕ ИЗМЕНИЛСЯ ДО СИХ ПОР, — сказал Оуэн Мини.

— Объяснить я этого не могу, — признался мистер Максуини. — Но могу дать тебе кое-какие упражнения, — повторил он, — или порекомендовать хорошего врача.

— Я И НЕ РАССЧИТЫВАЮ, ЧТО МОЙ ГОЛОС ИЗМЕНИТСЯ, — заявил Оуэн Мини.

Я видел: до мистера Максуини мало-помалу начало доходить, что вера Оуэна в Божий промысел может вывести из себя.

— Зачем же ты хотел со мной повидаться, парень? — спросил Оуэна мистер Максуини.

— ПОТОМУ ЧТО ВЫ ЗНАЛИ ЕГО МАМУ, — ответил Оуэн, указывая на меня. Грэм Максуини окинул меня оценивающим взглядом, словно опасаясь, что я могу подать против него иск об установлении отцовства.

— Табита Уилрайт, — сказал я. — Ее все звали Табби. Она была из Нью-Хэмпшира и занималась у вас в сороковых и в начале пятидесятых — начала еще до моего рождения, а закончила, когда мне исполнилось восемь или девять.

— ИЛИ ДЕСЯТЬ, — добавил Оуэн Мини; его рука снова скользнула в карман, и он протянул фотографию мистеру Максуини.

— «Дама в красном»! — воскликнул мистер Максуини. — Прости, пожалуйста, я просто забыл ее имя.

— Но вы помните ее? — спросил я.

— О да, конечно, я ее помню, — сказал он. — Она была красивая и очень милая — и я предложил ей эту незатейливую работу. Не бог весть какой ангажемент, конечно, но ей нравилось, и она почему-то надеялась, что кто-нибудь может «открыть» ее, если она будет там петь. Но я сразу ей сказал, что в Бостоне еще никто никого не открыл. По крайней мере, в этом вечернем клубе.

Мистер Максуини добавил, что ему часто звонили из клуба и прослушивали его учеников в поисках местных талантов. Как нам уже рассказывали Джордано, клуб нанимал более именитых певиц на срок от месяца и больше — но по средам звездам давали отдохнуть, и тогда обращались к «местным талантам». Что касается моей мамы, то она приобрела в округе кое-какую известность, пусть и скромную, и в клубе решили сделать из этого некую традицию.

Она ни в какую не хотела петь под своим настоящим именем — от застенчивости, а может, от провинциальности, — что так же глупо, как и надеяться, будто кто-нибудь вдруг ее «откроет».

— Но она была очаровательна, — сказал мистер Максуини. — Пела она, правда, только «головой» — «грудью» не умела — да еще и ленилась. Ей нравилось исполнять простенькие популярные песенки; а честолюбия не хватало. Да и не занималась она как следует.

Он показал нам две группы мышц, участвующих в «головном» и «грудном пении». Хотя нас интересовало вовсе не это, все же мы держались вежливо и позволили мистеру Максуини поподробнее изложить свое мнение о моей маме с преподавательской точки зрения. Большинство женщин поют гортанью в высокой звуковой позиции, или, как это назвал мистер Максуини, «головой», — так что ниже «ми» первой октавы у них начинаются проблемы с силой звука, — а когда они пытаются громко взять высокие ноты, то получается визг. Женщинам очень важно развивать «грудное пение». Мужчинам же, наоборот, следует развивать «головное пение». И тому и другому надо быть готовым посвящать долгие часы.

Моя мама превращалась в певицу лишь на один вечер в неделю, а это, как выразился мистер Максуини, «все равно что теннисисту играть только по выходным». У нее был приятный голос — я и сам это не раз говорил, — и оценка мистера Максуини примерно совпадала с моей. Ее голос не был сильным, его не сравнить с мощным голосом сегодняшней ученицы мистера Максуини — голосом, что мы слышали через закрытую дверь его квартиры.

— Кто придумал ей это имя — «Дама в красном»? — спросил я старого учителя, пытаясь вернуть его в интересующее меня русло.

— Она в каком-то магазине нашла себе красное платье, — сказал мистер Максуини. — Сказала, что хочет казаться «совсем на себя не похожей, но только раз в неделю»! — Он засмеялся. — Я ни разу не ходил ее слушать. Это ведь был всего лишь вечерний клуб, — пояснил он. — На самом деле там не выступала ни одна по-настоящему хорошая певица. С теми, что получше, я занимался, так что слышал их здесь, но туда и носа не казал, не-ет. С Мейерсоном я был знаком по телефону, но что-то не припомню, чтобы мы с ним встречались. Я думаю, это Мейерсон назвал ее «Дамой в красном».

— Мейерсон? — переспросил я.

— Владелец клуба; он был славный малый — из Майами, по-моему. Честный и не задавался. Певицы, которых я к нему посылал, все его любили — они говорили, он к ним относился уважительно, — рассказывал мистер Максуини.

— ВЫ ПОМНИТЕ НАЗВАНИЕ ЭТОГО КЛУБА? - спросил Оуэн.

Он назывался «Апельсиновая роща»; мама еще посмеивалась по поводу входной двери: она, мол, вся размалевана апельсиновыми деревьями в кадках, аквариумами со всякими тропическими рыбками и семейными парочками, что отмечают годовщины свадьбы. И при всем том рассчитывала, что ее «откроют»!

— У НЕЕ КТО-ТО БЫЛ? — спросил Оуэн у мистера Максуини. Тот пожал плечами.

— Я ее не интересовал — это я точно знаю! — сказал он и ласково улыбнулся мне. — Я как-то попробовал приударить за ней, но она очень деликатно меня отвадила, я больше и не пытался.