Гумилев сын Гумилева - Сергей Беляков

Летом 1958 года Гумилев впервые в жизни поехал на курорт – лечить язву в Кисловодске: «Принял 11 ванн, и это поставило меня на ноги», — писал он брату в августе 1958-го. При язвенной болезни такое лечение надо повторять ежегодно, но Гумилев, кажется, больше не ездил на воды. В 1959-м он был на Рижском взморье, в 1960-м ограничился экспедицией в дельту Волги. Гумилев, разумеется, и позднее бывал на курортах, но крайне нерегулярно. После женитьбы он все чаще проводил июль и август в Москве, в спальном районе Новогиреево, где была прописана Наталья Викторовна.

Десять месяцев в году Гумилевы жили в Ленинграде. По выходным они садились в автобус и ехали в Павловск, Пушкин, Гатчину или родное Гумилеву Царское Село. Они гуляли по паркам, а Лев Николаевич часами читал стихи или рассказывал что нибудь из всемирной истории. Наталье Викторовне хотелось просто «мир созерцать, смотреть на всё вокруг и любоваться», она ведь была художницей. В ответ на ее просьбы просто отдохнуть Гумилев отвечал: «Ничего я не устаю. Я отдыхаю таким образом». И продолжал рассказывать об истории. История была ему интереснее всего на свете.

После возвращения из лагеря Гумилев хотел заниматься только наукой. Одно время он даже перестал читать современную литературу. Гумилев по-прежнему «мыслил стихами», но поэтов, появившихся после тридцатых годов, кажется, не знал вовсе.

Николай Олейников и Николай Заболоцкий, Пастернак и ахматовская «Поэма без героя» – вот его «пограничные рубежи» в поэзии.

Еще показательнее с прозой. Прозу Гумилев ценил, очевидно, намного ниже поэзии, а его вкусы застыли гдето в дочеховской эпохе. Впрочем, ни Чехова, ни позднего Льва Толстого Гумилев не любил. «Крейцерову сонату» он даже успеет поругать в «Этногенезе и биосфере». Из европейских писателей больше любил, кажется, французов, но самыми современными для него остались Эмиль Золя и Анатоль Франс. Французская литература XX века его не заинтересовала.

Однажды Гумилев увидел Наталью Казакевич то ли с книгой, то ли с литературным журналом и, между прочим, заметил, что у него больше нет времени читать беллетристику.

Лев Николаевич лукавил. На самом деле он, как и всякий интеллигентный человек, почитывал литературные журналы и даже как-то рекомендовал Абросову роман Кочетова «Братья Ершовы». Правда, в гумилевский круг чтения не попали ни деревенская проза, ни Трифонов, ни Аксенов. Зато Гумилев неожиданно полюбил детективы и фантастику, преимущественно западную: Рэя Брэдбери, Станислава Лема. Из отечественных фантастов читал своего лагерного друга Сергея Снегова и Стругацких.

Из письма Льва Гумилева Оресту Высотскому от 15 июля 1986 года: «…самое приятное в жизни – чтение фантастики, которую пишут всё хуже и хуже».

Еще в разгар «пунических войн» Виктор Ардов направил в суд письмо, где характеризовал Льва Гумилева как человека несоветского. Михаил Ардов оценил это письмо как «политический донос на Гумилева». Даже в конце шестидесятых Гумилев, по словам Жолковского, «все еще ходил в диссидентах», хотя оснований для такой репутации вроде бы не было. С 1956-го он был совершенно погружен в научные исследования, общественной деятельностью почти не занимался, диссидентских писем не подписывал. Гумилев давно уже был «выездным»: ездил на на учные конгрессы в Прагу (1966) и Будапешт (1967), а в 1974-м приехал в Краков по приглашению Иржи Вронского, товарища по карагандинскому лагерю. Правда, это была его последняя поездка за границу.

В начале восьмидесятых литературовед Михаил Кралин спросил Гумилева, почему тот не поехал на симпозиум в Париж. «Ну что вы, меня даже в Монголию не выпускают!» – ответил Лев Николаевич. Лет за десять до этого разговора, в 1972 году, Очирын Намсрайжав прислала ему приглашение приехать в Монголию, но Гумилев, видимо, даже не попытается им воспользоваться: «Софья Власьевна не разрешит мне приехать», — ответит он.

Хотя разрешала же «Софья Власьевна» ездить в Польшу, Венгрию, Чехословакию. Гумилева могли не пускать в капиталистические страны. В Англию и Северную Америку ездили благонадежные сотрудники Института этнографии, вроде Козлова или самого академика Бромлея. Но уж с поездкой в Монголию не могло возникнуть какихлибо осложнений. Впрочем, для археологической экспедиции он был уже слишком стар, а научное сообщество Монголии его вряд ли интересовало. Даже первый монгольский академик Бямбын Ринчен не вполне оценил пассионарную теорию этногенеза. Он решил, что пассионарность сродни шаманизму, чем, конечно, очень порадовал бы противников «гумилевщины». В общем, Гумилеву незачем было ехать в Монголию.

Чехословацкие события 1968 года Гумилев оценил отнюдь не по-диссидентски: «А что же они, чехи, хотели за их предательство в Гражданскую войну? Господь наказывает за грехи до третьего и четвертого колена», — с откровенным злорадством говорил Гумилев и подкреплял свои слова цитатой из Послания апостола Павла к римлянам: «Мне отмщение и Аз воздам».

Но даже здесь аргументация Гумилева совершенно подтверждает слова Ардова: несоветский человек. Как и Ахматова, Гумилев непременно праздновал Рождество и Пасху, но игнорировал «красные дни календаря». Однажды, в конце восьмидесятых, знакомый Гумилевых Дауд Аминов позвонил Наталье Викторовне, чтобы поздравить с 8 Марта. Трубку взял Гумилев и тут же отчитал Аминова: «Как тебе, мусульманину, не стыдно отмечать языческий праздник?»

Сталина Гумилев ненавидел и насмешливо называл его «Корифей Наукович». Заводил антисоветские разговоры, читал антисоветские стихи Даниила Альшица (никогда не называя, не выдавая автора):

За дружеским застольем Гумилев не стеснялся антисоветских анекдотов и шуточек. Однажды прочел «садистский стишок»:

Лев Гумилев, не диссидентствующий, но несоветский и довольно подозрительный человек, находился под надзором КГБ. Наталья Викторовна так много пишет об этом надзоре, что у читателя возникает сомнение: а не преувеличивает ли она? По ее словам, стучали на Гумилева и милиционер, сосед по квартире на Московском проспекте, и «тюремный служащий» – сосед по квартире на Большой Московской улице.

В стукачестве подозревали подружек Льва Николаевича, от Птицы до Инны Немиловой. Последняя, по словам жены Гумилева, «видимо, была прикреплена к нему». Доказательств для такого страшного обвинения не было вовсе, а невиновность Варбанец теперь подтверждена, но Наталья Викторовна до конца своих дней не оставляла подозрений. Даже расставание Льва Николаевича с Гелианом Прохоровым она приписывала влиянию КГБ.