Атлас. История Па Солта - Люсинда Райли

рассчитывал побывать. Кения, Южная Африка, Индия, Китай…

Читатель, я никогда не прекращал поиски. Я побывал в каждом уголке земного шара, убежденный в том, что однажды я сверну за угол на перекрестке или выйду на пляж и снова увижу прекрасное лицо Элле. Но мои поиски оказались бесплодными.

Без сомнения, вы спросите, почему тогда я вернулся к своему дневнику. Сегодня утром я получил письмо от старого друга, переправленное мне через Георга. Привожу его содержание.

«Дорогой Бо.

Надеюсь, это письмо дойдет до тебя через юридическую фирму. Перед смертью мсье Ландовски передал мне их контакты вместе с его любимым резцом. «На тот случай, если вы понадобитесь друг другу», – написал он. Ты знаешь, каким предусмотрительным человеком он был.

Как думаешь, мы сможем встретиться в Париже? Судя по адресу юриста, я полагаю, что теперь ты живешь в Женеве, поэтому надеюсь, поездка будет не слишком утомительной. Я бы и сам приехал к тебе, но мои шестидесятилетние кости не позволяют этого сделать.

Было бы славно в последний раз встретиться с тобой, Бо.

Твой друг

Лорен Бройли».

Я продолжал смотреть на страницу. Мистер Кехлер отправил адрес своей фирмы всем моим друзьям и знакомым из прошлого, от мсье Ландовски до Ральфа Маккензи, на тот случай, если Элле появится у них на пороге. Одной из моих маленьких радостей было получение писем от тех, кто так много значил для меня в прошлом.

Мсье Ландовски умер в 1961 году. К моему стыду, я не присутствовал на его похоронах, так как полагал, что Криг посчитает это идеальным местом, чтобы устроить засаду на меня. Знание о дочери воскресило мое желание оставаться в этом мире, и я вернулся к чрезвычайной осторожности. Когда я получил сообщение от Марселя, то в одиночестве проплакал три дня и попросил звезды позаботиться о мсье Ландовски в иной жизни.

Что касается Лорена Бройли, то я не видел его после того рокового дня в Париже, когда мы с Элле были вынуждены бежать из города.

* * *

Я приехал по адресу, указанному в письме Бройли, и постучался в дверь его скромного городского дома на тихой мощеной улице в районе Монпарнаса. Дверь открыла девушка в синей медицинской униформе. Она вопросительно посмотрела на меня.

– Здравствуйте, мадам. Я не ошибаюсь, здесь живет мсье Бройли?

Она улыбнулась.

– Да, это дом профессора Бройли. Он ожидает вас?

Я немного подумал.

– Знаете, я не вполне уверен. Не могли бы вы сообщить ему, что старый друг Бо приехал навестить его?

– Разумеется. – Она закрыла дверь на задвижку, но быстро вернулась. – Он был очень взволнован, когда я назвала ваше имя, Бо. Пожалуйста, заходите.

Я вошел в маленький дом Бройли, такой же захламленный, как и его крошечная квартира много лет назад. Повсюду в коридоре валялись старые холсты, пыльные простыни, наполовину законченные скульптуры… Это было логово настоящего художника.

– Что бы вы ни услышали, мсье Бо, его здоровье довольно хрупкое. Будьте внимательны к нему. – Я кивнул. – Прошу сюда.

Девушка аккуратно распахнула дверь в комнату, наполненную зелеными растениями. Посреди листвы я увидел болезненно худую фигуру пожилого Лорена Бройли, лежавшего на широком бархатном диване. По правде говоря, он выглядел так, словно его могло унести в окно порывом ветра.

– Что-то не припомню, – сказал Лорен. – Ты уже заговорил?

Я открыл рот, не зная, что сказать.

– Я шучу! – хрипло рассмеялся Бройли.

Облегчение буквально затопило меня.

– Здравствуй, Лорен. – Я подошел к дивану и пожал его руку, которая оказалась легкой, как перышко.

– Увы, мое рукопожатие не такое крепкое, как раньше, – сказал он. – От скульптурной работы пришлось отказаться несколько лет назад, однако я продолжаю рисовать. Садись, пожалуйста. – Он указал на свободный угол дивана. – Ты по-прежнему играешь на скрипке… или на виолончели?

– Иногда. Выдерживаю около пятнадцати минут, прежде чем старая травма дает о себе знать.

– Да, Ландовски рассказывал об этом.

Он пристально посмотрел на меня, и я был рад тому, что, несмотря на седину и старческую хрупкость, его пронизывающий взгляд ничуть не изменился.

– Спасибо, Элен, – обратился Лорен к девушке, стоявшей в дверях.

– Просто крикните, если я понадоблюсь, профессор. – Она вышла из комнаты.

Я приподнял брови, глядя на старого друга.

– Профессор, вот как?

– Я дорос до директора скульптурного отдела Института изящных искусств. Можешь поверить?

– Вполне могу, Лорен. – Я помедлил, прежде чем задать трудный вопрос. – Ты написал, что хочешь «последний раз» встретиться со мной. Что, черт побери, это может означать? Сколько тебе, шестьдесят один год?

– Уже шестьдесят два. Но ты же не слепой и видишь, что я болен. Проклятые врачи не обещают выздоровления. Они не могут точно предсказать, сколько это продлится, но мне осталось не больше нескольких месяцев.

– Лорен… Прости.

Он беспечно пожал плечами.

– Легче примириться с раком, чем с утратой Бел много лет назад.

Я мягко положил руку на его ногу и покачал головой, когда почувствовал выпиравшую кость.

– Ты все еще думаешь о ней? – спросил я.

– Каждый день, каждую минуту, – тоскливо ответил он. – Но… – На его губах заиграла улыбка. – Несмотря ни на что, мне повезло в жизни. Я расскажу историю, в которую даже тебе будет трудно поверить… – Он прикрыл глаза. – Много лет назад я закончил лекцию о творчестве Донателло. Когда я собирал книги, ко мне подошла студентка. Бо, как только я увидел ее лицо… я понял, что смотрюсь в зеркало. Она представилась как Беатрис Айрис-Кабрал.

Бройли покачал головой.

– Айрис-Кабрал? – повторил я. – Это была фамилия Бел?

– Вот именно. – Он посмотрел мне в глаза.

– Бог ты мой, – недоверчиво пробормотал я.

– Она спросила, помню ли я, как создавал скульптуру ее матери для ее отца Густаво, отправленную в Бразилию в качестве свадебного подарка. – Он хохотнул. – Если бы она знала! Моя собственная дочь стояла передо мной в учебной комнате.

Некоторое время мы сидели в молчании.

– Я… не знаю, что и сказать.

– Да. Она сообщила мне, что потеряла мать, когда ей было лишь полтора года. В Рио была эпидемия малярии, и… – Его голос прервался, глаза затуманились. – Бел умерла в двадцать один год. После всех беспорядков и трагедий умереть такой молодой… Прости меня. – По пепельно-серой щеке Бройли скатилась слеза. – Так или иначе, я осведомился насчет ее отца, вернее, того, кого она считала своим отцом. Она сказала, что их отношения были тяжелыми и что с годами он все больше увязал в пьянстве. Густаво запретил Беатрис развивать ее художественные способности, но он умер, когда ей было семнадцать лет. После его смерти она поступила в Школу