Тарра. Граница бури. Летопись первая - Вера Камша

Доверенный секретарь Архипастыря так и не обзавелся сторонниками и друзьями среди собратьев, да он и не стремился к этому. Душа Феликса всецело принадлежала единственному человеку, не давшему отчаявшемуся калеке свершить смертный грех самоубийства. О том, какой станет его жизнь после смерти Филиппа, бывший рыцарь не задумывался и уж тем более не засматривался на архипастырский престол. И воссел на него. Феликса Второго с восторгом признали жители Кантиски, окрестное дворянство, былые товарищи по оружию, но не старшие клирики.

Нет, они не пытались спорить — воля Эрасти была слишком очевидна, но глухая, тщательно скрываемая неприязнь для Архипастыря не являлась тайной. Он был уверен лишь в девяти членах конклава из тридцати трех. Его нынешней власти хватало, чтобы назначить нового епископа, отлучить от церкви нечестивца, скрепить брак между родственниками или, наоборот, развести супругов. Архипастырь мог отменить решение церковного суда и освободить от церковной доли город или даже область, но без согласия конклава Святой поход не объявишь, а именно это и требовалось.

Конечно, Феликс мог пренебречь канонами и обратиться напрямую ко всем жителям Благодатных земель, благо слухи о явлении великомученика Эрасти обрастали все новыми подробностями. Люди бы откликнулись на призыв избранника святого, особенно жаждущие подвигов горячие головы из числа младших баронских сыновей или крестьянских парней, не желавших всю жизнь пасти коз и сеять хлеб. Армию Архипастырь собрал бы, но это означало войну не только с Годоем, но и с князьями Церкви, а Феликс войны не хотел. Надвигались дурные времена, и множить внутренние распри было непозволительной роскошью.

2

Топаз ласково тыкался мордой в плечо хозяину — Роману показалось, что конь понимает, куда и зачем они пришли. Лошади понимают, как и некоторые двуногие…

— Жди меня здесь и молчи. Слышишь?

Жеребец мотнул черной гривой, видимо, согласился, и эльф приоткрыл жалобно скрипнувшую калитку. На кладбище Всех Блаженных было тихо — кто, будучи в своем уме, станет на ночь глядя разгуливать среди могил, да еще когда луна на ущербе? Либера безлюдье вполне устраивало, он медленно шел среди засыпанных мокрыми листьями холмиков — в этом году осень Гелани досталась чудовищно ранняя и дождливая. Предки и родичи Мариты лежали в родовом склепе недалеко от кладбищенской церкви, но девушке там места не нашлось. Самоубийцы не вправе покоиться рядом с умершими достойной смертью, для них отведено другое место, отделенное от общего погоста увешанной оберегами оградой. Столбик, обвитый обшарпанным жестяным плющом, — один на всех изгоев, возвышался среди мокрых бугорков — статуй скорбящих вестников и плит с именами добровольно покончившим с жизнью не полагалось. Их помнили лишь немногочисленные близкие. Надо попросить Феликса изменить эту чудовищную несправедливость. Хотя бы ради таких, как Марита…

Эльф помнил, что сказала старуха Тереза. Последний холмик в пятом ряду, рядом — куст шиповника. Холмик действительно был последним, еще несколько шагов, и глинистая тропинка заканчивалась. Вместе с берегом. Сквозь жидкие кусты виднелась серая, взбаламученная дождем вода. Место укромнее не придумаешь, одна беда — не этой весной, так будущей Рысьва подмоет ничем не укрепленный берег, и от тоненькой девушки с черными волосами в этом мире не останется совсем ничего. Роман скрипнул зубами от внезапной ярости. Виновных он знал, и ему не успокоиться, пока те не получат свое… Или пока он сам не последует за Маритой, хотя эльфы и люди вряд ли встречаются за Чертой.

Либер не молился и не рыдал — не умел, да и пришел не за этим. Он должен был выполнить обещание, даже если оно потеряло всякий смысл. Роман так и не полюбил эту красивую девочку, чья жизнь оказалась не длиннее жизни попавшего под косу цветка, но теперь, когда Марита так страшно погибла, он ее никогда не забудет. Не сможет — в черноглазой таянке для него воплотилось все горе и боль, что несут Тарре разбудившие Осенний Ужас мерзавцы.

Бард еще раз оглядел свежую могилку с вбитым у изголовья столбиком, на котором чудом держался растрепанный венок иммортелей — единственное дозволенное здесь украшение, говорящее о том, что в могиле лежит незамужняя девушка, невеста. Рядом кто-то неумелыми руками вкопал куст шиповника. Не нужно было родиться эльфом, чтобы понять — растение умирало. Роман какое-то время смотрел на оголившиеся хрупкие веточки, потом решился.

— Это будет мой подарок тебе, девочка. — Почему-то он произнес эти слова вслух. — Пусть он будет с тобой этой осенью и всегда.

Эльф сосредоточился, чувствуя, как по телу разбегаются знакомые мурашки — знак того, что он становится инструментом, направляющим магические потоки. Рука ощутила исходящий из кольца жар. Если кто-то из здешних «фискалов» глянет в сторону кладбища, выбраться будет непросто, ну и шут с ними! Мерцающие звездочки упали на засыхающий кустик теплым снегом, растаяли, растеклись по искореженным веткам, облекая каждую почку, каждую колючку в ласковую оболочку; вспыхнул нежный серебристый свет, и шиповник стал оживать.

Раньше, до Кантиски, Роман мог сохранить жизнь сорванным цветам, пока не выйдет изначально отпущенный им срок, или до времени пробудить от зимнего сна дерево, теперь он с легкостью возрождал к жизни умирающий куст. Ветки поднимались и распрямлялись на глазах, но Роману этого было мало. Из земли один за другим назло Осеннему Ужасу поднимались свежие побеги, тянулись вверх, на них набухали и лопались почки. Не прошло и четверти часа, и могила оказалась в кольце буйной весенней зелени. Колючие ветки сплелись вокруг маленького холмика, ограждая его от жадной реки, страшной холодной ночи, недобрых людей.

Роман молча смотрел, как раскрываются бутоны и белые ароматные цветы нежным облаком окружают могилу той, которая так их любила. На мгновение показалось, что ветки вот-вот расступятся и из-за них выйдет тоненькая фигурка, но наваждение схлынуло так же быстро, как и появилось. Мариты тут нет и никогда не было. Здесь только место, где добрые люди закопали выловленное из реки тело, а душа далеко. Это эльфы могут иногда возвращаться к тем, кого любили, смертным такого права не дано.

Роман снял с колышка засохший веночек и спрятал в легкую кожаную сумку, с которой не расставался.

— Он останется со мной, пока я не расплачусь… Или пока я жив. Я клянусь тебе.

Бард повернулся, и благоухающие ветви расступились за ним и вновь сплелись за спиной. «Ты, Принимающий души людей, — шептал он, пока шел через кладбище, — скажи Марите, что я все-таки пришел. Если, конечно, ей это еще важно там, где она сейчас…»

Дождь почти прекратился, но ветер качал деревья, и крупные тяжелые капли падали на плечи, волосы, лицо. Бард и не думал их стирать. Ноги сами вынесли его к калитке, и тут его окликнули.

— Роман! — Голос казался знакомым, но он все же выхватил кинжал. — Роман, — женщина в темной накидке выступила из-за куста калины, — это я. Я ждала тебя. Тереза прибежала к Симону… Словом, ты еще не все знаешь!

3

— Я понимаю озабоченность, высказанную нашими достойными собратьями Харитонием Авирским и Евлалием Мирийским, — Трефилий Арцийский, метящий в кардиналы Кантиски, церемонно поклонился, — но я считаю, что Церковь не должна вмешиваться. Никто не посягает на веру, не впадает в ересь, не преступает черту Дозволенной магии. Весьма прискорбно, что король Таяны скончался, не оставив наследника, а королева бесследно исчезла. Не может не печалить и ужасная судьба принцев Стефана, Зенона и Маркуса, за упокой души которых я молюсь неустанно, но мы не знаем ничего, что говорило бы о том, что Церкви нашей, Единой и Единственной, грозит опасность.