Вернуться по следам - Глория Му

Мама сбегала в ванную, принесла влажное полотенце, вытерла мне лицо и руки, запихнула по ватному тампону в ноздри. Потом принесла из кухни лед в пакете, положила мне на переносицу, села на диван, и началось:

– Ты переутомляешься. Еще собаки эти… Ну зачем, скажи, зачем? Тебе что, мало Ричарда? Ты устаешь. Ты себя убиваешь. Прямо как папочка твой полоумный, ни в чем меры не знал…

Обычно я ничего не рассказывала маме, мы были слишком разными, и это было ни к чему – только огорчу или напугаю. Но ярость или усталость всегда лишали меня осмотрительности.

Я сняла компресс, вынула тампоны из носу и сказала:

– Мама, я не устаю от собак. Я устаю от их хозяев. Они все какие-то… какие-то ленивые, бессердечные и тупые. Мне теперь кажется, что все люди – ленивые, бессердечные и тупые… Нет, я знаю, что это не так, – есть ты, есть Геша, есть Юлька… Но мне все время приходится себе об этом напоминать… Нарочно… А если не напоминаю, то думаю, что все люди… Ну, в общем… Плохо думаю обо всех людях. И от этого устаю.

Мама сползла с дивана и села рядом со мной на полу, подобрав ноги, как русалочка – хвостик. Зачем-то отряхнула мне плечо. Помолчала.

– Гло, я каждый день вижу больных людей. Много. Всяких. Из ушей у них течет, из носа, сипят, хрипят, кашляют, капризничают… Но я же не думаю, что все люди в мире – больны. Просто я врач, поэтому ко мне ходят больные. А здоровые ко мне не ходят, им не надо. И у тебя так же. Ты воспитываешь непослушных собачек. К тебе приходят люди, которые сами не справляются с воспитанием собачек. Не умеют. А те, кто умеет, к тебе не обращаются. Им не надо, они сами могут… Понимаешь, доченька?

– Да! Конечно! Мам, как же я сама не додумалась? – Туман усталости и хандры отступал, мне стало ясно. – Мам, в кого я такая дура, ну скажи?

– Зато я красивая, – надменно сказала мама и поправила прическу.

Я рассмеялась.

– Ох, мама… Я и правда глупая…

– Ты просто устала. Давай-ка вот что… Я принесу тебе теплого молока, ты выпьешь и ляжешь спать… Тебе надо выспаться. Завтра воскресенье, так что можно… Я понимаю, что ты не привыкла засыпать так рано, но ты просто полежи с закрытыми глазами, не читай. Отдохни.

И я (редчайший случай!) без возражений сделала то, что велела мне мама.

В воскресенье я проснулась раньше всех в доме, бодрой, как голодный пингвин, и веселой, как мартышка.

Поскребла по сусекам, помела по полкам и наскребла, как водится, некоторое количество денег, подхватила Ричарда, и мы поехали в книжный клуб.

Но на этот раз не за книгами.

Меня просто распирало от желания сделать маме подарок.

Я летела сквозь обманчивую прохладу летнего утра и удивлялась тому, как все просто. Как переставить запятую – «казнить нельзя помиловать», – и смысл меняется, и все уже по-другому. Последние дни я словно сидела за серым, грязным стеклом, а мама пришла и вымыла окно, и все снова стало хорошо.

Вот я и бежала в книжный клуб, мне нужен был Шкарик.

Народ там только собирался, но Шкарик уже раскладывал свои кляссеры с монетами.

– Здравствуйте, дорогие мои! Поможете мне с торговлей сегодня?

– Андрей Викторович, я хотела к вам за помощью обратиться…

– Слушаю?

– Андрей Викторович, мне нужен подарок для одной красивой женщины. Хорошие духи. Это для моей мамы… А вы же разбираетесь в красивых женщинах и знаете, что они любят… И где взять…

– Так для мамы или для красивой женщины?

– Моя мама – очень красивая женщина, – заверила я его. – Зеленоглазая шатенка. Вот такая. – Я изобразила локтями бюст, поднялась на цыпочки и прошлась перед Шкариком, старательно вертя задницей.

– Что ж, очень даже ничего, – одобрил Шкарик. – Дай подумать… Где же это у меня было? – Он стал копаться в своей записной книжке, оставил нас с Ричардом присматривать за товаром, а сам умчался к телефону-автомату.

Где-то через полчаса прибежал, выгреб у меня все двушки и гривенники и снова убежал.

Снова прибежал, схватил меня и поволок к телефону.

– Сейчас поговоришь с одним человеком, – сказал. Набрал номер и сразу стал орать в трубку: – Лина! Это не то, что ты думаешь! – И мне: – Нá, объясни ей!

– Алло. Здравствуйте…

– Кто это? – свирепым женским голосом спросила трубка.

– Меня зовут Глория… Мне двенадцать лет… Андрей Викторович любезно согласился помочь мне найти подарок для мамы…

– Андрей Викторович знаком с твоей мамой? – Голос в трубке смягчился, но все еще был подозрительным.

– Нет. Он со мной знаком. По книжному клубу… Просто я не знаю, что купить. И где. Понимаете? Не разбираюсь…

– Понимаю, – вздохнула трубка. – Дай мне Андрея Викторовича, Глория…

– Вот видишь! А ты сразу… – Шкарик пританцовывал у автомата, как будто хотел пи́сать. – Я же тебе рассказывал сто раз… Девочка с собакой, наш с Ронькой давний дружочек… Ну помоги, Линочка, я знаю, у тебя есть там одна, которая возит… Ага… ага… Гло, записывай. – Он дал мне записную книжку, продиктовал номер телефона. – Спасибо тебе, ангел мой! Целую твои крылышки.

Я скорчила гадливую гримасу, а Шкарик показал мне кулак. Я отдала ему записную книжку и вернулась к Ричарду.

Шкарик прибежал через пару минут:

– Ну, все в порядке, я договорился. Едем, – и стал собирать свои пожитки.

– Сейчас? Так рано же еще… У вас день пропадет…

– Нам на другой конец города, и она сказала – до четырех. Поехали, поехали, не спи.

И мы поехали.

Сначала трамваем, с двумя пересадками, потом троллейбусом. По дороге Шкарик смешил меня стихами Хармса, а Ричард смотрел в окно. За троллейбусом тянулся длинный, почти летний шлейф пыли, в открытом окне трепетало призрачное знамя зноя, пахло раскаленным асфальтом и соляркой.

Людей было мало – воскресенье, все за городом, и мы путешествовали с комфортом, пока в троллейбус не вошла старушка в боевито сдвинутом на лоб (как кепка у гопника) каштановом паричке.

– О! Поразводили тут собак, людям в троллейбус не войти! А расселись! Ни стыда, ни совести, пожилые люди стоят, а они…

– Дамочка, что же вы сердитесь? И места свободные есть, и собака в наморднике, как положено, – примирительно сказал Шкарик, но старушка не унималась, прошла на свободное место и продолжала ворчать всю дорогу – про бессовестную молодежь, которая развела собак, когда людям жрать нечего.

– Не обижаешься? – спросил Шкарик у Ричарда, и Ричард вежливо шевельнул хвостом.

Пес выглядел довольным и безмятежным, кататься в общественном транспорте он любил, а с тех пор как Катя помогла мне обучить его команде «Защищай!», которую пес отрабатывал в наморднике, он стал относиться к этому сомнительному собачьему украшению лояльно.