Брак с Медузой - Теодор Гамильтон Старджон

Джо знал ответ на этот каверзный вопрос: как себя вести. И дал дельный совет, говорить на равных. «Будь как он». Как он. Человек без иллюзий (они ведь не работают) и безо всякой надежды (кому вообще она нужна?), зато с привычкой побеждать. Который произнесет «хороший денек», и все вокруг тут же примут стойку смирно со словами «так точно, сэр».

– Мы редко встречались, – коротко ответил Карл.

Он скинул пиджак, свернул его и положил на стол рядом с чемоданчиком. Затем надел хирургические перчатки и снял со скальпеля стерильный колпачок.

– Когда люди впервые присутствуют на вскрытии, бывает, кричат, в обморок падают.

– Не мой вариант, – косо усмехнулся Вилер.

Но от внимания Карла Триллинга не ускользнуло то, что он увидел тело старика только сейчас. А когда увидел, то кричать не стал и в обморок не свалился; лишь удивленно что-то промычал.

– Думал, что вы удивитесь, – небрежно заметил Карл. – И, если вам интересно, он был мужского пола. Вид, похоже, яйцекладущий. Тоже млекопитающие, но, видимо, откладывают яйца. Не отказался бы взглянуть на женскую особь. Вот это, кстати, не вагина, а клоака.

– До этого момента, – зачарованно промолвил Вилер, – я считал вашу ремарку про человечность не более чем фигурой речи.

– Не считали, – бросил Карл.

Оставив слова висеть в воздухе, как случается, если у говорящего хватает ума оградить их с обеих сторон молчанием, он ловко разрезал тело от грудины до лонного сочленения. Такое зрелище новичку всегда выдержать непросто. Трудно себя убедить, что мертвецу уже все равно, он ничего не чувствует. Ощущая напряжение, Карл поднял голову, хотел увидеть, как Вилер ахнет или вздрогнет. Но тот лишь задержал дыхание.

– Вдаваться в детали можно часами, я бы даже сказал, неделями, – произнес Карл, искусно выполняя поперечный надрез рядом с мечевидным отростком грудины. – Но вот что я хотел бы вам показать.

Поддев внутренний угол получившегося креста, он потянул вверх и налево. Кожные покровы – внутри не розовые, а бледно-лиловые – отошли легко, под ними показался жир. Стали видны полосы мышц на ребрах.

– При пальпации грудины, – сказал Карл, демонстрируя правую сторону, – чувствуются обычные человеческие ребра. Но взгляните.

Пара умелых движений, и он отделил от кости мышечные волокна, сантиметров десять, обнажая ребра. Потом еще немного, и еще… становилось ясно, что ребра соединялись тоненьким подвижным слоем кости или хитина.

– Похоже на китовый ус, – заметил Карл. – Видите? – Оторвав кусочек, он согнул его.

– Бог мой.

– А теперь посмотрите сюда.

Карл взял из набора хирургические ножницы и разрезал грудину до ключицы, потом по нижней границе ребер. Просунув в разрез руки, он потянул вверх. Грудная клетка, глухо щелкнув, раскрылась, выставляя напоказ легкое. Не розовое и даже не желчно-бурое, как у курильщика, а желтого, янтарно-желтого цвета чистой серы.

– Метаболизм, – сказал Карл, выпрямляясь и разминая затекшее плечо, – конечно, поражает. То есть поражал. Дышал он кислородом, как и мы, но выделял его из окиси углерода, двуокиси и треокиси серы, а по большей части двуокиси углерода. Не то чтобы хотел, приходилось. Он мог чуть-чуть продержаться на чистом, в нашем понимании, воздухе, а потом сбегал, чтобы глотнуть родной атмосферы. По молодости мог вытерпеть несколько часов подряд, но с годами вынужден был проводить все больше времени в привычной для него среде. Все эти его длительные исчезновения, затворнический образ жизни – не такой уж и бзик, как думали люди.

– Но… кто он? Откуда… – кивнул Вилер в сторону трупа.

– Это я сказать не могу. За исключением кучи медицинских подробностей и биохимических показателей, вам известно столько же, сколько и мне. Как-то попал на нашу планету. Пришел, увидел и стал действовать. Взгляните.

Он обнажил другую часть грудной клетки, вскрыл грудинную кость. Легочная ткань не делилась на две отдельные части, это был вытянутый в длину целостный орган.

– Легкое одно, хотя из двух долей. То же самое с почками и семенниками.

– Верю вам на слово, – выдавил Вилер слегка осипшим голосом. – Черт возьми, да что это такое?

– Двуногое, лишенное перьев, как однажды описал гомо сапиенса Платон. Я сам не знаю, что это. Я только знаю, что оно здесь. И подумал, что вы об этом тоже знать должны. Только и всего.

– Похоже, вы такое уже видели.

– Конечно. У Эпштейна.

– У Эпштейна?

– Естественно. Старику требовался посредник, который мог бы, не вызывая подозрений, проводить время как в его среде, так и в чужой. Он решал по телефону многое, но не все. Эпштейн стал, если можно так выразиться, правой рукой; он задерживал дыхание немного подольше. Что его и сгубило.

– Почему вы молчали?

– Во-первых, мне дорога моя шкура. Мог бы сказать «репутация», но шкура – верное слово. Я подписал контракт как лечащий врач, потому что был нужен. Для отвода глаз. Но я его практически не лечил: так, немного, по телефону. В девяти случаях из десяти, как я понял сравнительно недавно, мне пускали пыль в глаза. Даже врача можно обвести вокруг пальца. Мне звонили, перечисляли симптомы, а я осторожно предполагал диагноз и назначал лечение. Потом сообщали, что пациент идет на поправку. Так и работали. Были даже анализы: кровь, моча, кал. Я все проверял в лаборатории и никогда не задумывался, что они брали образцы оттуда, откуда и тело, за которое расписался патологоанатом.

– Какое тело? О чем вы?

– Старик мог достать все, что хотел, – пожал плечами Карл. – Абсолютно все.

– Получается, патологоанатом обследовал не… – И Вилер взмахнул рукой в сторону гроба.

– Конечно нет. Для этого и нужна задняя дверь. Похожий фокус можно купить за пятьдесят центов – ловкость рук, только и всего. Тело, что лежит здесь, уже было внутри печи. А его абсолютная копия, двойник, который взялся бог знает откуда – клянусь, я вообще не в курсе, – встречал патологоанатома снаружи. Нажали на кнопку, загорелся огонь, и второй гроб заехал внутрь, вытолкнув первый. Который тут же окатило водой. А человеческое тело превратилось в пепел. Как и в случае с Эпштейном, поступили распоряжения, неофициальные, конечно, только для моих ушей: ждать, пока не останусь один, через час зайти в эту комнату, нажать вторую кнопку и отправить второй гроб обратно в печь. Без клинических исследований, без вопросов, без заявлений. Как и многие из его приказов – логично, но зачем – не ясно.

Внезапно Карл рассмеялся:

– А вам известно, почему старик никогда не пожимал руки? И Эпштейн, кстати, тоже.

– Я считал, что он до смерти боится микробов.

– Просто нормальная температура его тела составляла сорок два градуса.

При этих словах Вилер дотронулся одной рукой до другой, но ничего не сказал.