Княжий пир - Юрий Никитин

– Боярские дочери не должны ходить за водой, какпростолюдинки.

– Мы не гнушаемся никакой работой, – ответилаона. – Ах, Иоанн… Ты говорил с моим батюшкой?

Он коротко взглянул по сторонам:

– Говорил… Не напрямую, а так, потихоньку приближался. Увы,он разгневался от одного предположения, что ты можешь пойти за ромея! А ужпро простого священника и вовсе говорить опасно. Я служу другому богу,которого он не любит.

Она поникла головой. Ее отец, знатный воевода Волчий Хвост,не просто не любит чужого бога иудеев, а ненавидит люто. Иоанн прав, им не бытьвместе. Зря она тогда отвергла его ухаживания, твердо заявив, что только черезобряд венчания…

Он снова поглядел по сторонам. Глаза блеснули удалью, дажеголос повеселел:

– Знаешь, Тернинка… Хватит прятаться! Сегодня же ночью надобежать…

Она испуганно огляделась. Алые щеки залило смертельнойбледностью.

– Это… необходимо?

– Увы… Они не отдадут тебя мне в жены. Я чужак! Вчерабыло рано, а завтра будет поздно. Только сегодня…

Затаив дыхание он ждал, но Тернинка уже вскинула гордоголову. Взгляд ее был тверд.

– Добро.

– Я приготовлю коней, – сказал онторопливо. – Нам нужно пробраться только за городские ворота. А там яуже знаю ваши лесные дороги… да и степные тоже.

Она прошептала, думая явно о другом:

– Откуда?

Его твердые губы, рассеченные в уголке шрамом, тронулалегкая улыбка.

– Я не родился в свите посла Царьграда.

Она ощутила его ладонь на своей щеке, шелестнул плащ, акогда повернула голову, мир был пуст, хотя из-за угла слышались веселые голосамолодых дружинников, хрюканье свиньи, гогот довольных гусей. В сердце былохолодно и тягостно. Когда наконец решилась сдвинуться, все тело пронизываласлабость, а во рту чувствовалась горечь, будто пожевала сочный лист полыни.

День тянулся невыносимо долго. Она надела на пальцы своизолотые кольца, а те, что не поместились, сложила в узелок, увязала туда изолотые серьги с яхонтами, что достались от бабушки. Из ларца, что подарил ейотец, выгребла все монеты, оделась для дороги, легла в постель и накрыласьодеялом.

Заморская птаха смотрела удивленно, поворачивала голову тоодной стороной, то другой, будто левым глазом увидит не то, что правым. Перьябыстро отрастают, начали блестеть, потолстел, округлился, а каким тощим чучеломпостучался неделю назад в окошко! Правда, первым увидел отец, он же и колечкоснял, но не ругался, как ждала испуганная Тернинка, а с колечком ушел в своюкомнату, долго не показывался.

Петька тогда так с голоду наклевался из ее тарелки, что едване подавился, а потом так и заснул посреди стола – худой, грязный,облезлый…

– Прощай, Петька, – проговорила она тихо, – незнаю даже, где ты повстречался с братцем… Но все равно спасибо.

Когда лунный свет проник в окошко, она неслышно выскользнулаиз-под одеяла. Птаха дремала в клетке, сонно раскачиваясь на жердочке. Со дворани звука, даже собаки отбрехались на запоздавших гуляк.

Сапожки она несла в руке, чтобы не разбудить сенных девок,обулась уже во дворе, спрятавшись за глухой стеной сарая. Облака двигалисьнеспешно, узкий серпик месяца нырял в них как утлая лодочка, и тогда можно былоперебегать через открытые места, а дальше она ненадолго затаивалась, выжидала.

Городские врата закрыты, стража хоть и дремлет, но там злыесобаки, даже своих встречают так, что будь готов закрываться щитом, потому прощеи безопаснее проскользнуть к конюшне, что выстроили прямо под городской стеной,оттуда можно через крышу достичь и края стены…

Она с облегчением вздохнула, губы сами пошли в стороны.Лестница! Он все предусмотрел, будто следит за нею незримо, оберегает, как вего вере крылатые маленькие боги оберегают невинные души.

Когда она взобралась на самый верх, осторожно перенесла ногучерез зубцы, снизу из темноты донесся шепот:

– Прыгай…

– Любимый! – вскрикнула она. – Ты уже здесь?

– Тихо, – прошептал он. – Там на страже Вязило сбратьями. Он чует, как трава растет!

Она разжала пальцы, через миг его сильные руки подхватили еев темноте, она ощутила широкую грудь, твердую, как гранитная плита,почувствовала запах дубленой кожи, конского пота, а уха коснулись горячие губы.

– Еще чуть-чуть, и мы сможем разговаривать во весь голос,смеяться громко, не скрываясь…

Он нес ее бегом, в темноте вдали вырисовывались странныесилуэты. Она слабо забрыкалась:

– Пусти! Я побегу сама.

– Ты для меня ничего не весишь…

– Пусти, – сказала она настойчиво. – Пусть и безбатюшкиного благословения, но волхв еще не соединил наши руки перед ликом Лели.

Он отпустил ее нехотя, дальше побежали, держась за руки.Странные силуэты оказались простыми вербами, в ночи совсем не такие, как днем,дальше тучи осветились изнутри, месяц проткнул рогом и выплыл наружу, заливземлю мертвым недобрым светом.

Воздух повлажнел, она еще не видела днепровского берега, ноблизость воды ощутила. Она едва не падала, с такой силой он волочил за собой.Хотела крикнуть, что уже нет надобности так мчаться, сейчас не остановят, аутром отец и так все узнает.

– Где обещанный волхв? – спросила она тревожно.

– Близко, – пообещал он. – Ты золото взяла?

– И все камешки, – ответила она, хватая воздухшироко раскрытым ртом. – Если отец не признает тебя мужем, нам хватит напервые годы.

– Это хорошо, – донесся его голос. – Правда, смоими тратами твоих камешков всего на пару недель.

– Что? – не поняла она.

Он остановился, ухватил ее за плечи. В двух шагах былобрыв, далеко внизу невидимые волны били в берег с такой силой, что землявздрагивала. Его суровое лицо нависло над ней, и вдруг она ощутила страх, ибо взнакомом лице проступили черты, которых раньше не видела при солнечном свете.

– Ты дальше не пойдешь, – сказал он жестко. –Снимай свое ожерелье, снимай кольца! Тебе все равно с ними или без них лежатьна дне Днепра! А мне не все равно.

Она отшатнулась, но его руки держали ее за плечи крепко.Сердце едва не выпрыгивало. Она прошептала жалобно:

– Ты… обманывал?

– Это моя работа, – ответил он нетерпеливо. –Я уже двоих дур сюда сбросил. Снимай, да побыстрее! И платье тоже.

– Зачем тебе мое платье? – удивилась она.

Ее руки уже медленно снимали кольца с пальцев, она морщилась,те сидели плотно, он видел, что ему пришлось бы сдирать, разве что отрезавпальцы.