История происхождения русов и славян - Николай Савин

Причем, на Дон шло много дирхемов (40 %), чеканенных в северной Африке, в то время как по Волге на Балтику поступали, в основном, куфические дирхемы из Ирака и Ирана, и только 3 % из Африки. Это говорит о том, что на Дон шли дирхемы с Ближнего Востока, а на Волгу — из Средней Азии и Ирана.

Позднейшим по времени кладом на территории Русского каганата является Девицкий клад, найденный близ Воронежа. Он датируется 838 годом, причем в нем присутствуют 86 монет местного производства. Значит, Русский каганат чеканил собственную монету, которая, кстати, по качеству превосходила арабскую. Это, между прочим, первые русские монеты в истории. По крайней мере, первые из известных. Принадлежность к Русскому каганату на этих монетах отмечалась специальными буквами рунического алфавита. Такие же монеты найдены в Цимлянской крепости, значит их чеканили уже в начале IX века. А ведь собственная денежная единица нужна только в обществе с производящей экономикой, развитым ремесленным производством, наличием государственности. Веком позже тем же путем пойдет Волжская Булгария.

Нумизматические сведения об активном участии русов Подонья в международной торговле подтверждаются не только письменными арабоперсидскими источниками, но и многочисленными находками предметов восточного и балтийского импорта. Очень показательно распространение в Восточной Европе иранских сосудов VI–VIII вв. — через земли алан Северного Кавказа они шли на Дон и Северский Донец. На территории Русского каганата — серебряные сосуды и столовые наборы сасанидских царей, предметы роскоши из Средней Азии и Ирана, среднеазиатский и китайский шелк, то же — на землях северокавказских алан. Интересно, что и у носителей лесостепного варианта Салтовской культуры, и у алан Кавказа были очень популярны изделия из балтийского янтаря — амулеты с солярной символикой и бусы, которые также датируются концом VIII — первой третью IX вв. На Кавказе скопления янтарных бус встречаются в районе Кисловодска.

Амулеты у салтовцев были нескольких видов и все уходили корнями в древние арийские верования. Очень часто среди бронзовых оберегов встречаются варианты символической фигуры огня-солнца — «крест в круге». Лучи в нем иногда имеют вид спиральных завитков, обозначающих движущееся солнце. Четыре изогнутых луча — «криволинейная свастика» — тоже символ вращающегося светила. Среди находок имеются и колесообразные фигуры, образованные шестью, семью или восемью лучами. В общепринятой символике, появившейся у индоевропейских народов за три тысячелетия до салтовских русов, обычно было восемь лучей. Но у салтовцев особенно популярным было число «семь».

Янтарь сам по себе издревле считался символом солнца благодаря своему цвету. Часто русские мастера просто обрабатывали янтарь, придавая ему форму круга и проделывая отверстие для ношения.

Волинский цилиндр.

По этому же пути на Балтику транзитом через Кавказ доставлялись многочисленные виды каменных и стеклянных бус из Сирии и Ближнего Востока. Область наибольшей концентрации этих бус в Восточной Европе — Северо-Западный Кавказ, Крым и Дон «в узком смысле». Бусы были желтые, посеребренные, голубые, зеленые, черные. Из Подонья бусы расходились по двум направлениям. Во-первых, через Волго-Донское междуречье на Среднюю Волгу и в Прикамье. Второе направление — на правобережье Днепра и оттуда на берега Балтики. Это распространение бус в конце VIII — начале IX в. в южных областях Швеции очень характерно. Значит, торговые связи Русского каганата с севером существовали и доходили до Швеции, но никак не наоборот. Шведам нечего было предложить каганату.

Прослеживается и связь жителей верховий Северского Донца с Византией, по крайней мере с крымскими ее провинциями: со второй половины VIII в. в лесостепи появляется крымский импорт — кувшины-ойнохои, но в первой половине IX в. поступление кувшинов в этот район прекращается.

Таким образом, Русский каганат был военно-торговым государством с собственной производящей экономикой и развитыми ремеслами (гончарное, ювелирное дело, металлообработка на государственном уровне). Судя по археологическим материалам, ближайшими торговыми партнерами салтовских русов были страны Северного Кавказа и Юго-Восточной Прибалтики, где заканчивался поток дирхемов преимущественно африканской чеканки.

Теперь поговорим о любимом аргументе норманистов — якобы, массовом присутствии на Руси археологических свидетельств большого числа бывавших тут скандинавов. По справедливому замечанию Михаила Серякова, на непрофессионального читателя аргументы археологов действуют с особенной силой. Однако зачастую эти артефакты далеко не однозначны, и чрезвычайно много зависит от их интерпретации специалистами, а в этой интерпретации человеческая субъективность может проявиться в полной мере. Большие сложности возникают с этнической атрибутацией той или иной археологической культуры. Так, например, пока не установили славянское происхождение именьковской культуры, ее пытались отнести к восточным буртасам, мордве, тюркам, балтам и сарматам. Да и сейчас еще спорят. Единых критериев определения этнической принадлежности бесписьменных культур не сумела выработать ни советская, ни мировая археология. Соответственно, каждый археолог определял вопрос этнического происхождения изучаемой им культуры, исходя из своих собственных соображений. Еще больше трудностей и вместе с тем свободы рук у археологов при интерпретации отдельных захоронений и вещей.

Так вот. При самой либеральной, из допустимых, оценке, в реальности, на сегодняшний день на землях древней Руси археологами обнаружено всего лишь пять более или менее крупных «очагов» скандинавского присутствия: Старая Ладога, Городище (под Новгородом), Гнездово (около Смоленска), Тимерево (Ярославская область) и Шестовицкий могильник (близ Чернигова); ни Любша, ни Новгород, ни Киев, ни Изборск, ни Полоцк, ни Белоозеро, ни Ростов, ни Муром в этот список не входят. Под «крупным очагом» надо понимать несколько десятков погребений (нигде не переваливает даже за полсотни). В долевом отношении захоронения, признаваемые норманистами скандинавскими, не приближаются и к десятой части от общего числа раскопанных могил; например, в Гнездово их всего 4 % (40 из исследованных 1000)!

Реконструкция волинской пристани в IX веке.

Но даже в этих пропорциях картина скандинавской «колонизации» выглядит чересчур радужной. Дело в том, что «скандинавские» погребения определяются норманистами по двум главным признакам: скорлупообразным фибулам — типичной детали скандинавского женского костюма и так называемым «срубным камерам», которые признаются неотъемлемой чертой скандинавского погребального обряда.

Оба эти критерия нельзя считать безусловно справедливыми. В первом случае часто не учитывается соотношение фибул (и вообще вещей скандинавского происхождения) с общим материалом находок. Так, в крупнейшем киевском могильнике IX–X вв., располагавшемся вблизи построенной позднее Десятинной церкви, имеются два богатых женских погребения; в каждом из них обнаружены по две овальных фибулы. Именно по две фибулы было на женской одежде в Скандинавии. Но помимо этих фибул, к предметам скандинавского происхождения можно причислить еще только два-три украшения. Между тем большинство вещей из этих могил — изделия местного производства, а наряд женщин — восточноевропейский. Скандинавские фибулы часто находят в составе типично славянских или финских женских украшений от Прибалтики до Поволжья. Эти фибулы входили в состав костюма как ливских, так и, по всей видимости, весских женщин. В. В. Седов отмечал, что находки вещей скандинавского происхождения, к числу которых и относятся эти фибулы, не являются этноопределяющими, а показывают лишь, что среди той или иной части населения Восточной Европы эти скандинавские украшения были в моде.