Музыка и Тишина - Роуз Тремейн

— Грязная война! — кричит он, хватаясь за горло, словно его что-то душит. — Хуже чумы! Война — это самое ужасное, что может быть. Зачем люди совершают… такое, о чем раньше не могли и помыслить…

Когда стемнело, я вернулся вместе с другими, чтобы разыскать и забрать убитых. И при луне, большой летней луне, я увидел их, мертвых и тех, кто… Я был готов увидеть наших мертвых, но те, кого мы бросили при отступлении, представлялись мне спящими, я ожидал увидеть обретшие покой души.

Однако в Люттере не было ни единой такой души. Ни единой. Здесь царили ад и варварство, какого я был не в силах постичь. Мы знали, что люди Тилли необузданны, для них не существует законов ни божеских, ни человеческих, что они раскапывают могилы в поисках золота, грабят сокровища церквей, насилуют крестьянских жен… но здесь, в Люттере…

Они вырвали ему глаза. Словно глаза его были драгоценными камнями. А он сам… он не лежал на земле, а висел в воздухе… посаженный на кол, но еще живой, Вибеке, не мертвый, не обретший покой… и руки его все тянулись и тянулись вперед — за что-нибудь ухватиться, но ухватиться было не за что. Ничего и никого. Только воздух…

Увидев его, я позвал: «Брор Брорсон!» — произнося его имя, как некогда произносил в школе Колдингхуз, стоя у кровати Брора и сражаясь со смертью. Я снова и снова повторял его, все громче, громче: «Брор Брорсон! Брор Брорсон!» — словно это могло спасти его во второй раз. Я повторял это имя до тех пор, пока не понял, что от силы моего голоса оно изменяется и превращается в другие слова: Рорб Рорсон… Рорб…

Потом мои люди подняли меня на плечи, и я обнял его.

Король замолкает. История рассказана. Закончена.

Он снова ложится и кладет голову на грудь Вибеке. Он очень бледен, под глазами у него синие круги, которые Вибеке нежно разглаживает большим пальцем.

О доверии

Когда приходит апрель, Шарлотта Клэр начинает рисовать картинки тех дней, что остались до ее свадьбы. Каждый день представлен предметом, который превратит ее в Миссис Джордж Миддлтон: шелковой туфлей, срезанным ножницами локоном, молитвенником, кружевной подвязкой, букетом лилий, ножом. Когда Анна Клэр спрашивает Шарлотту, к чему здесь рисунок ножа, та отвечает:

— Это не простой нож, Матушка. Это ланцет. Чтобы я не забывала, что Джордж смертен.

— Все мы смертны, — говорит Анна Клэр.

— Я знаю, — возражает Шарлотта, — но Джордж более смертен.

Когда проходят понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота и воскресенье, Шарлотта проводит под этими днями тонкую линию. Теперь осталось только шестнадцать дней.

— Я знаю, — говорит она отцу, — что торопить время неблагодарно. Когда я состарюсь, или даже немного состарюсь, то захочу его вернуть, но сейчас я ничего не могу с собой поделать.

Джорджу Миддлтону эти картинки, разумеется, не показывают. Шарлотта хочет, чтобы он знал, с каким нетерпением ждет она свадьбы, но показывать степень своего нетерпения она не желает. Этого ему не следует знать. А то, чего доброго, слишком возгордится. Но она думает, что можно сохранить рисунки на память и, когда они с Джорджем состарятся, когда их дети вырастут и на лужайках Кукэма будут резвиться внуки, извлечь их из потайного уголка и показать Джорджу, тогда, возможно, глаза его увлажнятся — неважно, от слез или от смеха.

Джордж Миддлтон, в свою очередь, тоже с нетерпением ждет свадьбы. Своим собакам он говорит, что «скоро Маргаритка будет вместе с нами». И у него такое чувство, что не пройдет и нескольких дней, как всем будет казаться, будто она всегда здесь была.

Его тревожит только одно. В Кукэм пришло письмо от брата Шарлотты, и Джордж Миддлтон не может решить, как его понимать и что с ним делать.

Письмо учтивое, дружелюбное, но довольно короткое.

… .Дела в Дании не позволяют мне вернуться в Англию ко времени Вашей свадьбы. Я не могу сказать Вам какие, но прошу поверить мне, что они очень важны для моего собственного будущего. Поэтому, умоляю Вас, объясните Шарлотте, что я буду о вас думать, даже сыграю для вас третьего мая чудесную песню, что я мечтаю стать дядей прелестного малыша из рода Кукэмов, но присутствовать на вашей свадьбе не могу.

Не говорите ей ничего такого, что могло бы ее встревожить. Не показывайте ей это письмо, Джордж, просто передайте мои нежные мысли, пусть они белыми горлицами опустятся на ее плечи и прошепчут: «Шарлотта Миддлтон, будь счастлива, и да благословит тебя Господь».

Ваш любящий (в ближайшем будущем) зять

Питер Клэр

Джордж Миддлтон несколько раз перечитывает письмо, словно надеется найти в нем скрытые инструкции, смысл которых он сразу не разгадал. Возможно, виной тому его несообразительность? Ведь, зная, как беспокоится Шарлотта за Питера, он почитает своим долгом немедленно сообщить ей, что с ним все в порядке. Но, сделав это, он огорчит ее известием, что брат не будет присутствовать на их свадьбе. Более того, если он откажется показать ей письмо, не подумает ли она, что, во-первых, что-то не так и, во-вторых, что он, Джордж Миддлтон, скрытен и жесток? Может быть, прочитать ей небольшие фрагменты письма, которые ее не встревожат, например конец? Нет, не выйдет. Отрывком она не удовольствуется; как-нибудь изловчится и вырвет письмо у него из рук. Джордж Миддлтон вздыхает и складывает письмо, досадуя на то, что Питер поставил его в такое затруднительное положение. Одно дело давать указания, и совсем другое их выполнять.

Мысль о возложенном на него поручении ни на минуту не покидает его. Он не может забыть о легком обмороке, который случился с Шарлоттой в голубом будуаре, когда она подумала, что с ее братом случилось несчастье.

Из своего словарного запаса (не столь обширного, как у людей ученых, но тем не менее вполне достаточного) Джордж Миддлтон выбирает слово «доверие». Он решит эту дилемму следующим образом: напомнит Шарлотте, что взаимное доверие — один из камней в фундаменте, на котором строятся прочные супружеские отношения, и что в случае со своим братом она должна доверять ему, а не просить рассказать ей больше того, что он считает нужным.

Он на все лады повторяет фразы: «Маргаритка, любовь моя, доверяйте мне, когда я говорю, что у Питера есть причины не возвращаться… Маргаритка, сердце мое, доверяйте мне, когда я говорю, что, как мужчина, лучше вас понимаю некоторые мотивы, побуждающие Питера поступать так, а не иначе…» Он надеется, что этого будет достаточно и Шарлотта перестанет докучать ему разговорами на неприятную для него тему.

Ранний вечер в день прибытия Шарлотты в Кукэм. Джордж принял решение обо всем рассказать Шарлотте до обеда, поэтому стучит в дверь комнаты, где его невеста с помощью горничных Сьюзан и Доры, недавно принятых в услужение к будущей миссис Миддлтон, примеряет новые нижние юбки и корсажи, которые они для нее вышивают.

Горничные приводят в порядок платье Шарлотты, а Джордж ждет, пока они прервут свои занятия, но они все не уходят, и он оказывается (словно шагнув в живую картину) в комнате, где его Маргаритка стоит с распущенными волосами, голыми руками и ногами, облаченная в белое кружевное нижнее белье. Девушки смеются — то ли над ним, то ли над какой-то шуткой, — лицо Маргаритки пылает, и она смотрит на него дерзким взглядом, словно побуждая остаться в комнате.