Музыка и Тишина - Роуз Тремейн

Я веду их не в Помещения для Слуг, а в комнату Вибеке и говорю, что здесь спать они будут на Восточном ковре, а свои вещи хранить в дубовом шкафу. Пустота комнаты неожиданно приводит меня в совершеннейший Восторг. Я представляю себе, как вместе с Самуилом и Эммануилом превращу это место в Малую Вселенную в пределах другой — большой — Вселенной и в этом Малом мире забуду обо всем и обо всех. Я была так поглощена моими Рабами и мыслями о всевозможных безумствах, которые нас ждут, что лишь после того, как Кучер обратил на это мое внимание, сообразила, что в Карете был Третий Пассажир.

Оказалось, что, проезжая деревню Хегель, Кучер увидел лежащего поперек дороги Человека. Он остановил лошадей, слез с козел и в человеке этом признал «Одного музыканта из Оркестра Его Величества».

Как только он это сказал, мои глаза округлились от Предвкушения, ведь я знала, что в Ютландию может приехать только один музыкант — бывший возлюбленный Эмилии Питер Клэр. И вот он, как подарок небес, попадает ко мне в руки. Я не смогла сдержать улыбку, поскольку, когда случается нечто Поистине Неожиданное, я прихожу в такое сильное Волнение, будто мне говорят, что я могу начать жизнь с начала.

— В каком он состоянии? — спросила я.

— В болтливом, сударыня, — ответил Кучер. — И в Бреду, потому как его ударили по шее и забрали все, что при нем было, даже Инструмент. Но мы его подобрали, положили в карету к Самуилу и Эммануилу, и они говорят, что разговаривали с ним на своем языке и призывали с туч Духов, чтобы те помогли ему выздороветь.

Питер Клэр.

В его светлых волосах кровь. Его синие глаза закрыты. Тело — холодное, когда его вносили в дом, — теперь горит, словно в лихорадке.

Его смерть доставила бы мне массу неудобств — ведь могли бы сказать, что я его убила. Более того, теперь, когда он целиком в моих руках (все равно что мой пленник), в моих руках и Судьба Эмилии, и я могу сделать любую Вещь, какая придет мне в голову, чтобы ей отомстить.

Я признаю, что мне очень ее не хватает, особенно когда я сижу у камина и вспоминаю, какой милой Компаньонкой она была, той, — во всяком случае, мне так казалось, — которая сделает все, о чем бы ее ни попросили. Но потом я поняла, что Эмилия не любила Меня по-настоящему, и это приводит меня в такую Ярость, что я начинаю представлять себе, как бью ее головой об стену. С какой стати дарить девице, которая только притворялась, будто привязана ко мне, Прекрасное Будущее с красивым мужем, тогда как я потеряла все, что когда-то имела, и, возможно, до конца жизни не увижу моего Любовника?

Я приказываю положить на лоб Лютниста компресс и выпустить ему немного крови из руки, отчего он вскоре приходит в сознание.

Вытянув шею, он обводит взглядом комнату, будто желает увидеть, не притаилась ли его возлюбленная, как серая курица, под шкафом или за портьерами. И я без обиняков говорю ему:

— Эмилии здесь нет. Она меня покинула. Между нами произошла Крупная Ссора, и, по правде говоря, я не знаю, куда она делась.

— Мне надо ее найти, — говорит мистер Клэр слабым голосом.

— Так вот, — говорю я, — до меня дошли слухи, что она вышла замуж и уехала в Германию, но в Ютландии слухи как ветер, который все время шелестит в печных трубах и стенных щелях, кто знает, правдивы они или нет.

Похоже, мои слова вызывают внезапную боль в ухе Лютниста. Он закрывает ухо рукой и вскрикивает, а я, дабы не поддаться искушению его пожалеть, быстро выхожу из комнаты, говоря, что пришлю к нему Врача.

Чтобы излечиться от нежных чувств, я беру письмо Короля, поскольку знаю, что оно приведет меня в прекрасный Гнев. И в этом отношении оно меня не разочаровывает. По нему я вижу, что Король так ожесточил против меня свое Сердце, что от его былого расположения не осталось и следа (даже имени «Мышка»). Хотя он и послал мне моих Рабов, заявляет он, это последнее, что он для меня сделает, даже против моей Воли разведется со мной и сделает Вибеке своей новой женой.

Вибеке Крузе с ее жирным задом и костяными зубами займет мое место и станет Почти Королевой Дании. Это настолько Убийственно, что, заявляю, мне от этого никогда не оправиться! Уезжая, я думала, что Король будет томиться и вздыхать об утрате своей Единственной Мыши. Но нет. Посему я прихожу к выводу, что в этом мире нет Ничего Абсолютного.

Я вхожу в бывшую комнату Вибеке, где меня ждут Самуил и Эммануил, и говорю им, что если они знают дорогу в Другую Вселенную, то мне хотелось бы улететь туда на крыльях самого черного цвета.

Зеленый полог

В первый день мая Пастор Эрик Хансен возвращается в дом Тилсенов. Он намеревался отложить свои ухаживания до лета, но понял, что за короткое время привык думать об Эмилии как о будущей жене и разрыв между тем, что есть, и тем, что должно быть, теперь кажется ему слишком большим. Удрученный тем, что Бог лишил его первой жены (которую он нежно любил), Хансен молится, чтобы счастье не обошло его стороной второй раз.

Йоханну Тилсену Пастор доверительно сообщает, что не станет требовать за ней приданого. Он говорит:

— Я знаю, что далеко не красив. Знаю, что Эмилия предпочла бы мужа с большим количеством волос на голове. Но в моей лысине она может увидеть доказательство моей честности, ведь я мог бы прикрыть лысину шляпой. И еще, если бы Эмилия могла заглянуть в мое сердце, то, думаю, она нашла бы в нем чувства, которые можно назвать красивыми.

Йоханн смотрит на Эрика Хансена. Весь облик Пастора — трогательная простота и даже бесцветность, словно он всю жизнь прожил в одном пейзаже, выходить за пределы которого ему было заказано. У него блестящие, беспокойные глазки, выразительные жесты. Он весь как на ладони — человек, который случайно бросил взгляд за пределы своего унылого мирка и увидел будущее гораздо более яркое, чем все, что ему приходилось видеть.

— Эмилия мне сказала, — говорит Йоханн, — что пока не хочет выходить замуж. Причин она не называет, поэтому можно предположить, что их и вовсе нет, а желание — это чувство наживное, сегодня нет, завтра есть.

— Или оно связано с намерением Эмилии смотреть за этим домом, взять на себя заботы о Маркусе и Улле…

— Нет. Не думаю, по-моему, такое отношение к замужеству у нее появилось после смерти матери, и ей никогда не приходило в голову с ним бороться.

Пастор Хансен выразительно сжимает свои белые руки.

— Йоханн, умоляю вас, — говорит он, — попросите Эмилию начать с ним бороться. Я все сделаю, чтобы она была счастлива. У нее будет достаточно слуг, я не стану слишком обременять ее церковной работой, отдам в ее полное распоряжение небольшую гостиную, которая принадлежала моей покойной жене. Сейчас она выкрашена в зеленый цвет, но, если Эмилии он не понравится, я…

— Не продолжайте, Герр Хансен, ведь я и так целиком на вашей стороне, — заявляет Йоханн.

— И вы с ней поговорите?

— Почему вам самому не поговорить с ней?