Далекие часы - Кейт Мортон

Запустив руку в пиджак, я достала письмо; постаралась унять дрожь в пальцах, передавая его Перси. Я следила, как она выуживает очки для чтения из кармана, подносит их к глазам и изучает страницу. Время тянулось бесконечно. Она легонько провела кончиками пальцев по бумаге и выдохнула:

— Да. Понятно.

Казалось, она даже испытала облегчение, как будто мое открытие было не тем, чего она опасалась.

Я подождала продолжения и, когда стало ясно, что его не будет, заявила:

— Я очень обеспокоена… — Несомненно, это был самый сложный разговор, который мне когда-либо приходилось заводить. — Видите ли, если существует хоть малейшая вероятность, что «Слякотник» был… — Слово «украден» я озвучить не сумела. — Если существует хоть малейшая вероятность, что ваш отец прочел его в другом месте, как, судя по всему, утверждается в этом письме… — Я сглотнула, комната кружилась перед глазами. — Издатели должны об этом узнать.

Она очень аккуратно и решительно сложила письмо и только затем ответила:

— Позвольте успокоить вас, мисс Берчилл. Мой отец написал каждое слово этой книги.

— Но письмо… Вы уверены?

Открывшись ей, я совершила огромную ошибку. Чего я ожидала от нее? Честности? Благословения на наведение справок, которые лишат ее отца литературного доверия? Вполне естественно, что дочь поддержит его, в особенности такая, как Перси.

— Я совершенно уверена, мисс Берчилл. — Она встретила мой взгляд. — Это я написала письмо.

— Вы?

Резкий кивок.

— Но почему? Почему вы написали его?

Тем более если ее отцу действительно принадлежало каждое слово.

Ее щеки порозовели, глаза засверкали, она явно испытала прилив сил, как если бы питалась моим замешательством. Наслаждалась им. Она лукаво посмотрела на меня — уже знакомым взглядом, намекавшим, что она может поведать больше, чем мне придет в голову спросить.

— Наверное, в жизни каждого ребенка наступает момент, когда отворяются ставни и приходит понимание, что его родители не чужды худших из человеческих слабостей. Что они уязвимы. Что порой они потакают своим прихотям, кормят своих собственных чудовищ. Мы эгоистичный вид, это заложено природой, мисс Берчилл.

Мои мысли совершенно смешались. Я не вполне понимала, как одно связано с другим, предполагала лишь, что это имеет какое-то отношение к огорчительным последствиям, которые предрекало ее письмо.

— Но письмо…

— Это письмо ничего не значит, — рявкнула Перси, взмахнув рукой. — Больше не значит. Оно ни при чем.

Она посмотрела на письмо, и ее лицо замерцало, словно проекционный экран с обратной перемоткой фильма длиной в семьдесят пять лет. Единственным внезапным движением она швырнула бумагу в огонь, где та зашипела и вспыхнула, отчего Перси вздрогнула.

— Как оказалось, я была не права. Это была его история. — Она криво усмехнулась не без желчи. — Даже если тогда он не знал об этом.

Я окончательно смутилась. Как он мог не знать, что это его история, и как она могла считать иначе? Во всем этом не было смысла.

— Во время войны у меня была знакомая. — Перси Блайт села за отцовский стол и положила руки на подлокотники кресла. — Работала в правительстве; несколько раз встречала Черчилля в коридорах. Он повесил на стену табличку: «Имейте в виду, что в этом здании нет места депрессии и нас не интересует возможность поражения. Ее не существует».

Мгновение Перси сидела, вздернув подбородок и чуть сузив глаза, в окружении собственных слов. Благодаря аккуратной стрижке, тонким чертам лица и шелковой блузке за пеленой табачного дыма она казалась почти такой же, как во времена Второй мировой.

— Что вы думаете об этом?

В подобные игры я играть не умею, никогда не умела, в особенности в загадки, которые даже отдаленно не связаны с темой беседы. Я уныло повела плечами.

— Мисс Берчилл?

Я вспомнила статистику, которую где-то прочитала или услышала: частота самоубийств резко падает во время войны; люди слишком заняты выживанием, им некогда много размышлять о том, как они несчастны.

— Мне кажется, во время войны все иначе. — Я невольно повысила голос, выдавая свое смущение. — Другие правила. Наверное, депрессия сродни поражению на войне. Возможно, Черчилль имел в виду именно это.

Она кивнула, на ее губах блуждала ленивая улыбка. Она специально создавала мне трудности, и я не понимала почему. Я приехала в Кент по ее распоряжению, но она не позволяла мне брать интервью у ее сестер, не отвечала прямо ни на один мой вопрос, а предпочитала играть в кошки-мышки, причем мне неизменно выпадала роль жертвы. С тем же успехом она могла оставить Адама Гилберта. Он уже взял интервью и мог больше не докучать сестрам. Мое смятение и разочарование были такими сильными, что я не удержалась и спросила:

— Почему вы предложили мне приехать, мисс Блайт?

Похожая на шрам бровь стрелой взметнулась вверх.

— О чем вы?

— Джудит Уотерман из «Пиппин букс» говорила, что вы звонили. Что вы велели назначить именно меня.

Уголок ее рта дернулся, и она уставилась на меня; всю редкость подобного взгляда понимаешь только тогда, когда он направлен на тебя. Когда он властно проникает прямо в душу.

— Сядьте, — скомандовала она, как будто я была собакой или непослушным ребенком.

Ее голос был таким хрупким, что на этот раз я не стала спорить, отыскала ближайший стул и покорно на него опустилась.

Она постучала сигаретой по столу и прикурила. Глубоко затянулась и выдохнула, разглядывая меня.

— Вы изменились.

Перси положила свободную руку на живот и откинулась в кресле. Так ей было удобнее меня оценивать.

— Не уверена, что понимаю вас.

Анатомируя меня, она сощурилась; водянистые глаза осмотрели меня сверху вниз так пристально, что я поежилась.

— Да. Вы уже не такая бойкая. Как в прошлый визит.

Опровергать очевидное я не стала.

— Да. — Руки угрожали пуститься в пляс, и я скрестила их на груди. — Извините.

— Не извиняйтесь. — Перси вздернула сигарету и подбородок. — Такой вы мне больше нравитесь.

Еще бы. К счастью, прежде чем я столкнулась с невозможностью придумать ответ, она вернулась к моему первоначальному вопросу.

— Я велела назначить вас в основном потому, что моя сестра не потерпела бы в доме незнакомого мужчину.

— Но мистер Гилберт уже взял интервью. Ему незачем было возвращаться в Майлдерхерст, если это не нравилось Юнипер.

Лукавая улыбка вернулась.

— А вы умны. Хорошо. Я на это надеялась. После первой встречи я еще сомневалась, а иметь дело с идиоткой мне не хотелось.